Анненков Борис Владимирович и анненковцы

Семирек верненский пишет: На фото вроде Б.В. Анненков, вероятно еще в Джаркенте.
А откуда эта фотография (источник)?

Фото из архива семьи Ивана Яковлевича Суковатина, скорее всего во время службы в 4-ом полку

Из книги Петра Николаевича Краснова, командира 1-ого Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка с 1911 по 1913 годы, «На рубеже Китая» Париж, 1939.

Время службы Б.Анненкова сотником в Джаркенте.

...23 июня состоялся Высочайший приказ о назначении меня командиром 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка.
Гарнизон Джаркента состоял из двухбатальонного 21-го Туркестанского стрелкового полка, двух полевых батарей 6-го Туркестанского артиллерийского дивизиона, трех сотен 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка и двух сотен 2-го Сибирского казачьего полка. Части эти были разбросаны беспорядочно по всему громадному по площади Джаркенту, среди пустырей, садов, туземных деревушек и кишлаков — Калитину все казалось наше положение в нем непрочным, что на нас нападут, вырежут, уничтожат…
… Господа офицеры в парадной форме стояли длинной шеренгой. Сверкали серебряные эполеты, портупеи и перевязи, кое у кого на шашках висели Анненские темляки «за храбрость» — отличия Японской войны. Были и боевые ордена с мечами и бантами. И у меня таковые были, и это роднило меня с ними.
Я обходил их строй и здоровался с ними. Офицеры мне представлялись….
— Есаул С. (я не называю фамилию этого достойнейшего офицера, потому что она совершенно выпала из моей памяти), командир 1-й сотни.
— Ну как ваше сердце теперь? — спросил я его.
— Ничего, господин полковник, лучше немного. Но одышка одолевает.
Есаул С. был тучен. Школьная работа подорвала его здоровье. Он задыхался. Он прохворал в полку три месяца — сотней командовал его старший офицер, сотник Анненков, а дела хозяйственные ведали его жена с вахмистром. В декабре он скончался. Помню его, тихого и кроткого, — уже на смертном одре, когда я заходил навещать его. Он все извинялся, что так долго хворает и не может как следует приняться за сотню.
— Ведь повести хотел сотню, как вы в школе учили. Я все говорю, что нужно сделать, Борису Владимировичу (Анненкову). Он исполняет хорошо, старается, — говорил мне С, мягко улыбаясь, — а вот встану и сам все налажу.
Но уже было видно, что кончался человек, уходил от нас навсегда.
Когда он умер — свои плотники соорудили ему гроб, да такой большой, что внести-то его внесли как-то боком в квартиру, а как положили покойника, то уже вынести и не было возможности. Надо было вынимать мертвеца и перекладывать наружу.
Помню — замешательство на крыльце. На улице готов для гроба орудийный лафет, любезно предоставленный нам артиллерийским дивизионом, хор трубачей играет «Коль славен», певчие поют «Святый Боже, Святый Крепкий». Конная сотня ожидает своего командира, чтобы проводить его в последний поход, а никто не решается взяться за покойника, лежащего в парадном мундире в гробу. Я подошел к нему и взял его за плечи. Тогда бросились и другие офицеры и казаки, подняли покойника, подержали его на руках, пока боком протащили гроб, и уложили снова мертвого. И до сих пор, когда услышу «Коль славен» и пение певчих «Святый Боже», все кажется, что у меня лежит на руках седая голова старого есаула С.
— Подъесаул Вячеслав Иванович Волков, командир 4-й сотни.
Русая бородка и усы на красивом смелом лице — облагороженный наш шеф — Ермак Тимофеевич! На груди распластанный орел Николаевского кавалерийского училища. Острый взгляд испытующе смотрит на меня, будто спрашивает: «Каков-то ты? Куда поведешь нас? Достоин ли нами командовать?» И мне кажется, что вот он — глава оппозиции.
— Подъесаул Калмыков, командир 6-й сотни. Смуглое темное лицо, монгольского типа. Непреклонная воля в глазах.
А дальше пошли младшие офицеры: сотник Дорогов-Иванов, начальник нестроевой команды и заведующий оружием, сотник Анатолий Павлович Калачев, на кого я возлагал столько надежд, сотник Геннадий Петрович Самсонов — щеголеватый адъютант со значком Николаевского училища и в тонких аксельбантах, сотник Асанов, полковой казначей, сотник Борис Владимирович Анненков, хорунжий Грибанов, хорунжий Леонид Александрович Артифексов, начальник полковой учебной команды, хорунжий Иванов, хорунжий Попов, хорунжий Иван Красильников и два офицера последнего выпуска — хорунжие Берников и Мина Покровский. Старший врач коллежский советник Белевич, ветеринарный врач, делопроизводитель по хозяйственной части — коллежский советник, капельмейстер Лагун — вот они все, мои тогдашние сотрудники и помощники... возможно, моя оппозиция. Одних, как Волкова, Калмыкова, Анненкова, Артифексова, Красильникова, судьба вознесла высоко, заставила решать задачи чрезмерные, часто непосильные им, другим предоставила выпить до дна горькую чашу русского офицера в пору захвата власти большевиками и почти всех уложила в могилу, многих при крайне трагических обстоятельствах.
…. Расписание занятий было составлено мною и разослано по сотням с рядом указаний, как его применять. В нем было отведено много места одиночному обучению казака и выездке лошади. Было указано, что хорошо обученного казака на выезженной лошади всегда просто поставить во взвод и в сотню. Поэтому первый, зимний, период был полон гимнастики, маршировки учебным шагом под барабан (казаков! под барабан!!), шашечных приемов, прикладки, наводки со станка, выездки лошади и напрыгивания ее на корде, работы лошади в руках (на уздечке!), всевозможных горизонтальных и боковых кругов (махание по воздуху!!) шашкой и пикой для развития кисти руки, локтя и плеча и тому подобных «скучных ужасов».
И вот два дня спустя, когда с расписанием разобрались и рассмотрелись, когда на личных моих посещениях убедились, что я всерьез требую езды без стремян и поводьев и гимнастики на лошадях, работы в руках молодых лошадей, корды и т. п., что на пешем ученье требую «игры носка», постановки ноги на весь след, проноса ноги без «подсекания» и пр., — вечером адъютант доложил мне, что сотники Анненков, Дорогов-Иванов и хорунжие Артифексов и Иванов просят меня принять их по частному делу. Когда все они пришли, адъютант, как видно это было сговорено между ними, остался при мне. Я попросил всех садиться и спросил:
— В чем дело?
Пришедшие говорили то все сразу, то перебивая друг друга, видимо очень взволнованные и возбужденные.
— Господин полковник, — начал Анненков, — мы к вам по полковому делу... Вот сколько я служу в полку, мы на ученьях, смотрах, состязаниях в рубке, скачках, мы, то есть я хочу сказать — наши казаки, были до сих пор всегда на втором месте.
— Это ужасно обидно, господин полковник, — сказал Иванов.
— Мы 1-й полк, господин полковник, — сказал Дорогов-Иванов, — а 2-й полк у нас все призы выхватывает.
— Наши люди и лошади лучше, чем во 2-м полку, — сказал Артифексов.
— И мы всегда — биты, — подтвердил Анненков.
— Но ведь это всецело от вас зависит, чтобы этого больше не было, — сказал я.
— Мы, господин полковник, всею душою, — сказал Артифексов, — мы сколько хотите готовы работать, но вот в чем дело...
Он замялся, и все вдруг замолчали, чем-то смущенные и растерянные.
После минутного молчания, которое я не прерывал, начал говорить самый смелый из них сотник Анненков:
— Получили мы ваше расписание занятий. На днях придут молодые казаки... Учить их по-вашему?..
И опять все примолкли и потупились.
— Ну что же, учить по моему расписанию?
— Мы никогда не поспеем. Великим постом начнутся состязания, и опять 2-й полк заберет у нас под носом все призы.
— Не заберет, — уверенно сказал я.
— Господин полковник, — сказал Дорогов-Иванов, — вот вы сами увидите, во 2-м полку с первой недели проскачка с рубкой и джигитовкой, и генерал Калитин так требует. У них с первого дня езда при полной боевой амуниции, а у нас...
— У нас потихоньку, — сказал я, — и все-таки мы обгоним.
— Вы в этом уверены, господин полковник?
— Нимало не сомневаюсь.
Весь этот разговор шел наивно, восторженно, с такою неоспоримою страстною любовью к полку, с таким милым полковым самолюбием, что мне радостно было смотреть на них и слушать их. Я их уверил и поручился, что мы никак и нигде ни в чем не только не отстанем от 2-го полка, но, если они приложат усилия, и заберем всюду первые места. Когда они, успокоенные, ушли от меня, я задумался: «С такими офицерами можно служить, можно приступить к самым смелым задачам и быть уверенным, что все будет выполнено с полным усердием, на совесть. Эти люди поведут полк к победам на мирных маневренных и учебных полях, а потом, если Господу Богу будет угодно послать нам и боевое испытание, и на полях сражений».
…. Пришли молодые казаки, были по-новому распределены по сотням, и прочно установилось расписание занятий.
Оно у меня несколько отличалось от тех расписаний, какие были раньше в полку. Понедельник, вторник и пятница — были посвящены одиночному обучению казака и выездке его лошади. Среда — баня и уборка помещений, а очередная сотня и с нею любители офицеры и казаки-охотники отправлялись до рассвета на охоту. Четверг — пеший строй всему полку под музыку (муштровка). Суббота — одну неделю дневной маневр с выступлением до рассвета и возвращением к полудню, другую неделю ночной маневр с выступлением в пятницу вечером и возвращением в субботу утром.
… Угол плаца занят полковой учебной командой и молодыми казаками и их лошадьми 1-й сотни.
На двух больших кругах, уткнувшись мордами в хвосты, ходят рысью лошади старослужащих казаков. На них без стремян и поводьев сидят молодые казаки. Они в суконных рубашках, без оружия.
Мне издали слышно, как командует сотник Анненков:
— Руки на бедра! Нагибание корпусом налево и направо, начинай.
Мерно бегут маленькие киргизские лошадки, трясутся на них казаки, гнутся корпусами...
— Наметом — ма-арш!.. Выбрасывание рук вперед, в стороны, вверх и вниз.
В воздухе свежо. Джаркентская зима дает себя знать. Уже были утренние заморозки. Розоватая пыль курится над сменами. В ней видны машущие руки казаков, скачущие лошади.
Я стою в стороне и наблюдаю. Хорошо ведут ученья. Там, подальше, у Артифексова в учебной команде на тридцати вольтах бегают на веревочных кордах лошади, щелкают самодельные бичи.
— Принять! Отцепить корды!.. Разобрать лошадей.
У всех казаков камышовые палочки шесть вершков длиной. Начинается «работа в руках».
— На трот — ма-арш!
Подбираются киргизские коньки, становясь на трот, задирают им кверху «топориком» тяжелые головы казаки.
Но... Меня увидали.
— Смена, стой!.. Смирно! Господа офицеры!
Я подхожу к сменам и здороваюсь с казаками.
На противоположном краю плаца учатся сотни 2-го полка. Там поставлена лоза и глина и скачут, скачут, скачут длинными вереницами казаки. Сверкают на солнце шашки.
Такой это контраст с кордами, с качанием ноги вперед и назад на намете по кругу.
Первый час кончен. Вспотевшие казаки ведут парящих лошадей к казармам. Офицеры подходят ко мне.
— Господин полковник, — несмело говорит Артифексов, — вы не думаете, что мы так отстанем от 2-го полка, что уже не нагоним его. Весною состязания. Долго ли до весны.
— Ну а сами-то вы как, разве не находите, что после двух недель всего лошади стали мягче на повод и гибче.
Артифексов высокого роста, с безбородым сухим лицом, покрытым бурым загаром. Он самый сильный в полку человек и отличный гимнаст. Он недоверчиво смотрит на меня и говорит:
— Вчера был на занятиях генерал Калитин. Стоял долго, кривился, щурился, смеялся, потом показал на 2-й полк, там джигитовали, и сказал: «Вот это дело — по-казачьи, а то что»...
Я останавливаюсь в улице-аллее в тени еще не совсем облетевшего сада.
— Смотрите сами, Леонид Александрович, и проверьте себя. Вон видите — казак нагнулся рубить, а лошадь бросилась от лозы в сторону. Он едва усидел. Его ворочают назад, опять то же... Бегают, кричат, нагайками бьют лошадь. Чем она виновата — она просто не выезжена, и казак сидит на ней кулем.
— У нас, господин полковник, этого не будет, — говорит Анненков. — Казаки начинают понимать, в чем тут дело, и увлекаются этим. У меня на «принимания в руках» становятся.
Я смотрю на Анненкова. Нет, это не лесть, не подмазывание к командиру полка, не «4711» (Мыло № 4711 — особенно рекламируемое в то время), как говорит командир 2-й батареи подполковник Никольский, не «мыловарство», — но Анненкова точно захватила систематическая работа.
У перекрестка с проспектом мы расстаемся. Я иду быстрыми шагами по проспекту к выходу из города на наш главный большой плац, где казармы сотен.
Там тоже делается нечто, по мнению многих, несуразное. Барабанщик-стрелок бьет «редкий шаг», казаки, и тоже без оружия, маршируют гуськом по квадрату. В стороне блещут звездами в небе острия пик, там казаки, стоя пешком, расставив ноги, делают боковые и горизонтальные круги, ширяют пиками по воздуху. В соседней смене то же проделывают с шашками — развивают кисть, локоть, плечо.
Идет муштровка, та «дрилль», без которой не создать воина даже из такого прекрасного материала, каким были сибирские казаки.
За всем здесь наблюдает войсковой старшина Первушин. Я могу быть совершенно спокоен. В Павловском училище Первушин в совершенстве постиг тайны маршировки и муштры.
Издали видна его маленькая стройная фигура. Он идет рядом с молодым казаком и показывает ему игру носка.
— Смотри на меня, — звонко кричит он, заглушая барабанный бой, — тяни носок книзу, неси прямую ногу вперед, вались на нее всем телом. Поставил — поднимай ту, что осталась позади, носок кверху, проноси плавно...
Первушин увидал меня:
— Дивизион, стой! Смирно!.. Господа офицеры!
Яркое ноябрьское солнце светит с безоблачного неба. Близкими кажутся громадные Алатауские горы, снега спустились низко. Весь хребет сверкает во всю длину, как чеканное серебро. Горы напоминают Гималаи у Дарджилинга. Над ледниками курится серая дымка метели. Там воет и ревет страшная горная буря.
Здесь тихо. Поднятая марширующими золотистая пыль медленно ложится на землю. Бьет барабан: там... там... там-та-там...
…По средам — охота. Если только полковые дела мне позволяют, я принимаю в ней участие не как командир полка, но как охотник-любитель. На наших охотах — хозяином-распорядителем всегда войсковой старшина Первушин. Ему помогает сотник Грибанов. Первушин — страстный охотник. Он исходил здесь все места, заранее знает, где какой зверь или птица будет. Он и создает план охоты, направляет загонщиков на облаве, распределяет жеребья и ставит по ним стрелков.
Наша охотничья семья не велика и почти всегда одна и та же. Первушин, Грибанов, Осипов, Дорогов-Иванов, хорунжий Иванов, иногда есаул Волков и сотник Анненков, два-три казака, да еще присоединяются к нам офицеры-любители стрелкового полка.
Места не откупные и не арендованные. Громадная площадь камышей, тянущаяся от Джаркента до реки Или и вдоль нее до озера Балхаш — ничья — Божья. В ней тигры водятся. Раньше они подходили к Джаркенту, теперь откочевали далеко вниз по Или, к самому Балхашу. Тигр не любит шума людского, не любит, чтобы его беспокоили. Он царь здешних зверей. Ближе к Или, у самой китайской границы, где глуше, водятся, и в изобилии, кабаны, здесь, у Джаркента, — козлы, зайцы, набежит иногда лисица и всегда в изобилии фазаны. На реке Или множество уток самых разнообразных пород.
… По пятницам в ночь или по субботам с утра я делал полку маневры. Молодые казаки на этот случай надевали полную походную амуницию и становились в строй сотен.
Конечно, большого и замысловатого — словом, настоящего маневра я не мог разыграть: сил для этого было недостаточно, и люди не были подготовлены. Давалась самая простая задача, но на ней я требовал самого внимательного и вдумчивого исполнения ее каждым отдельным казаком.
Так, например, в моей полевой книжке значится на 19 ноября 1911 года: «19 ноября в 8 часов утра в городе Джаркенте получено известие, что небольшой отряд, имея в авангарде конницу, неизвестно сколько, движется по Хоргосской дороге и прошел кишлак Аккент.
6-я сотня поднята по тревоге и двинута навстречу противнику в авангарде полка. Когда она подходила к православному кладбищу, она была обстреляна из деревни Тышкан редким огнем. Послала о том донесение. Получила приказание: "Спешьтесь в улицах Джаркента, займите опушку города. Задерживайте противника до подхода полка.
Исполнить: к 9-ти часам утра подойти к опушке Джаркента у кладбища. Спешиться из походной колонны с батовкою коней. Послать пешие дозоры и выставить конные наблюдательные посты. Занять опушку для обороны. Применение к местности. Установка прицела и правильное прицеливание. Перемена целей и огня. Противодействие охвату. Назначать раненых и выносить их к коновязям. Учредить перевязочный пункт. Обратить особое внимание на толковое применение к местности и на правильную установку прицела. Управление огнем. Наблюдение за противником».
Противника на этом маневре изображала 4-я сотня. Она вела наступление тоже пешком. Мы разыгрывали стрелковый бой спешенными частями конницы.
Я старался разнообразить маневры, вносить в них элемент правдивости и соответствия нашей жизненной обстановке. Старался создать иллюзию настоящего боя.
Незаменимыми моими помощниками в таких маневрах были полковая учебная команда с ее офицерами хорунжими Артифексовым и Ивановым.
Однажды весною я поручил им незаметно перетащить к себе из всех сотен чучела для рубки. Когда наступила ночь, учебная команда расставила и разложила их в беспорядке на большой окраинной площади Джаркента. Казаки же учебной команды расположились укрыто за стенами окружающих площадь садов. Они были обильно снабжены холостыми патронами.
Когда все было исполнено, я приехал верхом в 4-ю сотню и поднял ее по тревоге. В две минуты сотня была готова, через три минуты примчались к ней жившие в городе офицеры. Тогда я сказал:
— Из Аккента к Джаркенту пробираются мятежные дунгане, есть сведения, что они уже вошли в город. Смотрите — увидите их — рубите на совесть. Подъесаул Волков, ведите сотню к Аккентской дороге.
Ураганом поскакала сотня. Но как только голова ее показалась на площади — кругом из садов затрещали выстрелы, а на самой площади были видны какие-то темные фигуры. Не своим голосом скомандовал командир сотни: «Строй взводы! Первый взвод врознь марш!»
Казаки выхватили шашки из ножен, взяли пики к бою и понеслись по площади...
Великолепная вышла атака. Я должен был выскочить вперед и поторопиться подать сигнал «отбой», боялся, что в пылу азарта не хватили бы и по казакам учебной команды по-настоящему.
Мне рассказывал командир первого взвода хорунжий Попов:
— Я был и точно уверен, что это дунгане. Мне показалось даже, что они бегут. Я так от сердца рубанул. И было просто досадно, когда увидал перед собою чучело...»
Эти еженедельные маленькие маневры готовили полк к большим маневрам всех войск Семиреченской области, а те готовили незаметно к войне, которая невидимо приближалась к нам, тогда таким мирным.
В августе 1913 года генерал Фольбаум был в нашем Тышканском лагере. Почти каждый день были маневры всех родов войск или боевые стрельбы с маневрированием.
Однажды под вечер, ведя наступление на 22-й Туркестанский стрелковый полк, я обнаружил его окопавшимся лунками (по-настоящему) на крутом и каменистом скате Тышканского плоскогорья. Я выходил к окопам из Бурханского ущелья. Быстро сообразив, что стрелкам придется стрелять круто вниз, что ротные поддержки и батальонный резерв и вовсе не смогут принять участие в отражении атаки, на полевом галопе по трудной местности, развернул все четыре сотни для атака на пехоту и эшелонами атаковал пехоту в конном строю. Атака имела грозный вид. Кремневая галька летела из-под конских копыт, круча была на вид неодолимая, маленькие киргизы, как кошки, сжимаясь в клубок, неслись вверх. Стрелки встали в окопах, казаки пронеслись сквозь них и дошли до полкового резерва.
Генерал Фольбаум подал «отбой» и через адъютанта вызвал меня отдельно к себе. Он был круто недоволен мною.
— Полковник, — сказал он сердито. — Это не решение задачи! Все это было очень стремительно и лихо. Я и представить себе не мог, что по таким горам конница и вообще может ходить, но это никуда не годится. Весь ваш полк был бы перебит. Я вашим людям этого, конечно, не скажу, потому что в восторге от виденного, но вам делаю замечание. Это маневры, а не шутки. Не упражнения в езде в итальянском духе.
И на моем сером Киргизе, прекрасно ходившем по горам, Фольбаум стал подниматься к собранному в резервную колонну полку. Он горячо благодарил казаков и ничего не сказал о том, что считает атаку невозможной, не сказал и я о полученном замечании ни офицерам, ни казакам. Не только потому, что считал, что прежде всего нельзя угашать конный дух, а еще и потому, что не был негласен с оценкой моего решения задачи. Считал, что всегда, когда можно, надо атаковать на конях — в этом смысл и сила конницы.
Прошло с того дня полтора года. В обстановке еще более тяжелой, потому что зимою, в гололедицу и по снегу, по таким же крутым горам, но уже не на маневре, а на войне, на Кавказском фронте, на рассвете 22 декабря 1914 года ермаковцы, во главе со своим командиром полковником Раддацем, по обледенелым кручам атаковали турок под Ардаганом.
Историк мировой войны на Кавказском фронте Е. В. Масловский на с. 122 своего труда так отмечает этот подвиг сибирских казаков: «...казаки же Сибирской бригады, произведя обход, нанесли быстрый удар с северо-западной стороны и конной атакой овладели Ардаганом. Атака была произведена утром 22 декабря. Турки в беспорядке бежали через Яланузгамский перевал, оставив сибирякам много пленных и два орудия»... Это славное дело произошло так: на рассвете морозного туманного дня 1-й Сибирский казачий полк, шедший в авангарде бригады, своими дозорами усмотрел табор турецкой пехоты на неприступных, обледенелых, покрытых снегом горах. Впереди лежали стрелковые цепи, несколько сзади стояла батарея, и еще дальше был батальон резерва, стоявший в густой колонне. При нем было знамя. Полк построился поэшелонно для атаки — и, как тогда на нашем маневре под Тышканом, в голове полка шла 4-я сотня есаула Волкова. И казаки на 2/3 были те же самые, которые атаковали тогда на маневре. Ураганом по кручам понеслась ермаковская атака. Невозможное на маневре и там осужденное оказалось возможным блистательным подвигом на войне, щедро награжденным начальством. Табор пехоты положил оружие. Знамя было схвачено казаками 4-й сотни. Подвиг говорил сам за себя. Полковник Раддац, командир полка, был награжден за эту атаку орденом Св. Георгия 4-й степени.
Я в это время был на Германском фронте. Под Новый год я получил письмо от П. П. Калитина, написанное им под горячую руку сейчас после Ардаганского дела. В письме этом генерал Калитин вспомнил наш маневр полтора года тому назад на Тышкане... «Вот совсем так, как тогда, и тут атаковали ваши доблестные ермаковцы, и Вячеслав Волков со своей 4-й опять впереди. Все получили Георгиевские кресты. Оставайтесь вы у нас, и у вас был бы уже крест. Посмотрели мы потом на горные кручи и изумились, как можно было так атаковать. Джаркентская школа сказалась», — писал мне Калитин. Письмо заканчивалось печальным для меня известием: мой бывший вестовой приказный Порох, услужливый, вежливый, всегда приветливый, бодрый и веселый, — как он любил и ласкал мою Гризетку, каким незаменимым был для моей жены и меня человеком, когда мы ездили верхом в Верный и Пржевальск и ночевали в пустыне в палатке! — был убит в этой атак.. Царство ему Небесное...
… В 1913 году на Тышкане была собрана вся 6-я Туркестан¬ская стрелковая бригада, причем походом пришли — 20-й полк из Верного за 325 верст, 22-й полк из Пржевальска походом в 350 верст, подошла из Верного мортирная батарея и ко мне одна из верненских сотен. Собралось 6 батальонов, 3 батареи, 7 со¬тен казаков и один саперный батальон.
Для большого маневра части были сначала распределены на две стороны. 20-й и 21-й полки, 4 сотни моих Ермаковцев и две полевые батареи, наступая от Тышкана на Джаркент, задержи¬вались 22-м полком, мортирной батареей и тремя сотнями 2-го полка. Произошел ряд встречных боев, наш отряд занял Джар¬кент и преследовал противника к Илийскому на реке Или. Там оба отряда были сведены вместе и получили задачу с боем фор¬сировать переправу у Илийского.
За время маневров на том берегу реки офицеры Генерального штаба с заведующими в полках оружием и оружейными масте¬рами соорудили большую позицию, расставили мишени, обозна¬чающие цепи, поддержки, резервы и батареи. К войскам были подвезены боевые патроны и снаряды, и маневр был обращен в боевую стрельбу с маневрированием всеми частями области.
Высокий наш берег был занят стрелками и батареями, и под их огнем внизу, у самой реки, готовилась переправа. Саперы наводили из подручного материала, плотов и лодок мост, моя учебная команда с сотником Анненковым, принявшим ее после того, как к 1-й сотне прибыл со льготы есаул Рожнев, перепра¬вилась вплавь через реку. Я хотел пустить вплавь и весь полк, ручаясь генералу Фольбауму, что несчастных случаев не будет, но, так как здесь река Или была около 200 саженей ширины, при сильном течении и очень вязком, илистом дне, покрытом кор¬чагами, генерал Фольбаум не разрешил пустить людей вплавь. Казаки переправлялись на пароме, лошади плыли за паромом.
Как только казаки переправились, пехота и артиллерия пре¬кратили обстрел мишеней, казачья бригада начала решение своей задачи, обстреливая приготовленные для нее мишени, а пехота тем временем переправлялась по мосту и на паромах.
Боевая стрельба закончилась атакой мишеней стрелками и казаками. Казачьи сотни доскакали до мишеней батарей. Там был подан общий отбой.
Маневр был кончен. Кто думал тогда, что это был послед¬ний маневр войск Семиреченской области, что будущую осень части области будут готовиться к походу, в ожидании вызова их на войну.
Генерал Фольбаум на почтовых уезжал в Верный. Части потянулись к своим зимним стоянкам. 20-й, 22-й полки, са¬перы и мортирная батарея левым берегом реки Или пошли в Верный и Пржевальск. Части Джаркентского гарнизона пере¬правлялись обратно и по пыльной дороге на Чолокай шли по квартирами.
Это были и мои последние в жизни большие маневры…
…. Занятия с офицерами происходили каждый день. Они со¬стояли из верховой езды, гимнастики и фехтования, стрельбы из винтовок и револьверов и тактических занятий на планах. Одно время с учителем местной туземной школы занимались киргизским языком.
Наш манеж, под наблюдением войскового старшины Оси¬пова, воздвигался таранчинцами, присланными Нурмаметовым, и рос не по дням, а по часам. Мы строили его на плацу, где были бараки инженерного ведомства. Земли было много, земля была своя, не арендованная, и мы размахнулись постройкой 60 ша¬гов на 40. Высокие, четырехаршинные стены из самана окайм¬ляли этот прямоугольник. С короткого края были устроены легкие жердяные ворота. Посередине длинной стены свои пол¬ковые плотники строили крытую беседку-ложу на 60 мест.
Занятия ездой с офицерами я начал с прогонки лошадей на кордах, работы в руках, напрыгивания на препятствия на кор¬дах и систематичной манежной езды. На троту добивался рав новесия лошади под всадником, мягкого повода, работы шенкеля. Ездили преимущественно врозь, каждый самостоятельно работал свою лошадь. Для большинства офицеров все это было ново, и скоро этою работою заинтересовались.
Манежная езда заканчивалась маленьким пробегом. Все офицеры жили в городе, манеж же помещался за городом. В конце езды я садился верхом, и мы широкой вольной группой скакали полевым галопом до первого перекрестка, откуда офицеры самостоятельно разъезжались по квартирам.
Сначала это был только легкий кентер по ровным аллеям города, на полверсты, на версту. По мере тог» как лошади совершенствовались в выездке и преодолении препятствий, дистанция становилась больше, мы выезжали за головной арык, шли по пустыне и по снятым полям, прыгая через арыки, потом выезжали к реке Усеку, по очень крутому спуску спускались в его русло и заканчивали пробег по гальке. Иногда я заранее ставил где-нибудь по пути два-три препятствия, неожиданных для смены, и мы прыгали их. Все это нравилось и приносило пользу. Молодежь шалила — я не препятствовал. В аллее города увидали таранчинца, который вез длинные жерди.
— Господин полковник, можно?
И, не дожидаясь моего ответа, зная, что можно, Анненков и Артифексов вылетают карьером из смены, мигом поворачивают жерди поперек аллеи, и мы прыгаем через хворост изумленного таранчинца. Прыжок нетрудный, растяжной, в возе и полутора аршина не будет, но он новый, и все довольны. Таранчинец получает бакшиш за задержку и беспокойство и тоже доволен.
По четвергам, после пешего ученья, все офицеры спускались по тропинке к Усеку. Там были приготовлены круглые «офицерские» мишени и оружейный мастер ожидал нас с патронами.
… Офицерская смена Ермаковцев на стрельбе всегда давала полные сто процентов или около того. «Гадили» только молодые хорунжие.
…«Тактические занятия» велись в гарнизонном собрании со всеми офицерами гарнизона под руководством начальника штаба бригады Генерального штаба полковника Криницкого. Занятия эти офицерам не нравились. Велись они на планах Кайгородова и Преженцова — и Джаркентскому гарнизону диким казалось оборонять какие-то Пабианице или наступать на Лодзь, когда все это было так далеко от нас. Кто мог тогда думать, что все это окажется близким и нужным? 4-й и 7-й Сибирские полки, образованные из людей 1-го полка в Великую войну, оказались на Германском фронте.
…«События»

Зимою 1912 года в Джаркент приехал странствующий кинематограф. Он привез всего один фильм. Это было какое-то цирковое приключение, где акробатку, ходящую по канату, играла очень красивая артистка. Там была такая сцена: соперница акробатки пускает ядовитую змею на канате, и змея лежит на середине каната, когда по нему идет артистка.
Офицеры и их семьи не выходили из кинематографа, по нескольку раз смотрели все один и тот же фильм. Все казаки, артиллеристы и стрелки были на представлении. Смотрели с жадностью, столь понятною в нашем положении. Это был мертвый мир, мир теней, но это был какой-то другой мир — не наш, это было не в Джаркенте, и в этом были прелесть и обаяние кинематографа.
Туземное население интересовалось не фильмом. Его оно, по-видимому, не понимало. Но кинематограф привез с собою динамо-машину, и вывеска кинематографа освещалась электрическими лампочками. Туземцы никогда в жизни не видали электричества. По вечерам, задолго до начала спектакля, вся улица перед сараем, где давали представления, была черна от народа. Ждали, когда сами загорятся лампочки. Тогда раздавался восторженный гул и толпа стояла на улице как зачарованная до тех пор, пока по окончании представления лампочки сами гасли.
— Никто в не дунет на них, — говорили в толпе.
Фильм был, конечно, немой и сопровождался игрой на разбитом пианино, скрипке и флейте. Но все это: и пианино, и скрипка, и флейта вместе с мельканиями теней — были не наши и потому привлекали и нравились.
Второе событие было устроено нашим славным Ермаковским полком. Мы выписали керосинокалильные фонари. Первые фонари в Джаркенте! Когда пришли они и нестроевая команда соорудила высокие мачты и поставила один у полковой канцелярии на главном перекрестке Джаркента, другой в пятистах шагах во дворе 1-й сотни и еще два за городом, где были казармы двух сотен, все туземное население стало собираться к ним и смотреть, как оружейник спускает их на проволоке, как заправляет и как, поднятые наверх, они начинают лить яркий свет на землю. Тогда по освещенному пространству начиналось настоящее гулянье.
Наконец, третье событие, оставившее глубокий след в жизни полка, был приезд цирка.
Осенью 1912 года, когда полк вернулся с плавания на реке Или, старослужащие казаки ушли на льготу, молодые не прибыли еще, в полку было самое скучное и монотонное время, в Джаркент приехал странствующий цирк и, как это часто бывает с такими цирками, с очень хорошими артистами.
Гимнасты этого цирка просили моего разрешения тренироваться по утрам на снарядах, недавно нами полученных из Риги, в полковой учебной команде. Разрешение было дано. Цирковые артисты приходили ежедневно на двор команды и там проделывали свои упражнения. Великолепные гимнасты наши Анненков и Артифексов свели с ними знакомство, подружились, что облегчилось еще и тем, что лучший цирковой гимнаст оказался бывшим гимназистом Бакинской гимназии, которую окончил и Артифексов, стали брать у них уроки, за офицерами потянулись казаки — и наша команда стала проделывать цирковые номера. Как только на рыночной площади было поставлено «шапито» и начались представления, весь гарнизон повалил в цирк. Артисток засыпали цветами и подношениями. Самая пламенная, чистая любовь загорелась в сердцах самых неприступных офицеров. Цирк пробыл около недели. Все представления прошли при полном сборе. Цирк не надоедал. Его принимали с детской жадностью. Артисткам аплодировали неистово… Расставались, как с самыми дорогими и милыми друзьями. Клялись свидеться снова и не свиделись. Где уже там! — через год началась Великая война, а там вся Россия завертелась в кровавом урагане революции, и, где оказался цирк, где почитатели его артистов и артисток, одному Господу Богу известно.
… Уже зимою 1912 года было учреждено Джаркентское общество любителей спорта, с уставом, с членскими взносами — кажется, 10 рублей в год. В общество записались все офицеры Отдельной сибирской казачьей бригады, многие офицеры артиллерийского дивизиона, во главе с полковником Михайловым, командиром дивизиона, и некоторые офицеры 21-го Туркестанского стрелкового полка.
Осенью 1912 года сотник Анненков получил от полка командировку «в Россию». Он должен был побывать на аукционах скаковых лошадей в Москве и Коломягах, у барышников в Воронеже и привести лошадей офицерам обоих казачьих полков. Он и привел несколько чистокровных лошадей и несколько полукровок.
… знаменитый Султан, улучшенный киргиз от киргизской матки и ново-александровского почти чистокровного жеребца, он шел под своим владельцем, сотником Анненковым, лучшим наездником в полку.
Очень скоро на наших состязаниях наметилась компания фаворитов. Впереди всех стоял в нашем полку сотник Анненков со своим Султаном, потом войсковой старшина Первушин с англо-арабским жеребцом, хорунжий Артифексов с Вахмистром, полукровным конем, хорунжий Иванов с серым киргизом, очень сильным и прекрасно напрыганным, во 2-м полку сотник Грибановский и хорунжий Михайлов и Вологодский, в артиллерии поручик Сакулин... Они и делили по преимуществу между собою все первые и вторые призы.
Наши конкуры увлекали Джаркентский уезд. В дни состязаний город принимал праздничный вид. Тысячные толпы таранчей и киргизов, все конные, устремлялись к месту состязаний. По городу раздавалась музыка, и весь город бывал в эти дни на площади, где происходили состязания.
Особенно красивы были они в манеже 2-го полка, построенном больше и богаче нашего, в центре города, на площади, окруженной садами.
Цирк оставил следы и на наших состязаниях. На состязании 1913 года, под звуки рыси, гуськом, на точной дистанции трех шагов, на арену манежа вбежало на свободе 16 лошадей нашей полковой учебной команды — четыре гнедых, четыре рыжих, четыре чисто вороных и четыре серых. Они были вычищены и выхолены, как картина. Красные уздечки с поводьями, подтянутыми к красным трокам, над ушами перья орлов — все было сделано, как... в цирке. На арене были только сотник Анненков со своим вахмистром. Они слегка помогали лошадям исполнять урок. Музыка играла рысь, и под нее, строго соблюдая темп, лошади на свободе бегали по манежу, одновременно делали вольты, поворачивались, как бы вальсируя, ходили навстречу друг другу, строились рядами и по четыре. Потом трубачи заиграли галоп, и лошади перешли на галоп. В конце же построили шеренгу, стали на дыбы и пошли на Анненкова, потом сели, как собаки, на задние ноги и, наконец, легли. К ним вбежали казаки, владельцы, и сели на них. Это все было для Джаркента и его публики, особенно для туземцев, так ново, лошади показались такими красавицами, что гул восторга и восхищения стоял все время показа как в ложе, так и кругом в туземной толпе.

Когда я выходил из манежа, то слышал, как одна из наших дам — сибирячка — говорила с восторгом:
— Я никогда не думала, что наши лошади могут быть такими красавицами и умницами. Что это за прелесть была! Я еще более полюбила наших казачьих коней!
На конкуре офицеры показывали — и в гимнастических костюмах — ловкость и силу по гимнастике. Хорунжий Артифексов и казаки учебной команды прыгали через шест, а потом через восемь лошадей. Артифексов делал при этом сальто-мортале.
С такими офицерами и казаками, какие были в полку, можно было позволить себе и цирковые номера.
… Летом на Тышкане были скачки. Мы установили традицию: в день открытия скачек на высшей точке хребта Терскей-Алатау на высоте 4679 метров должен быть поднят Ермаковцами Русский флаг. В экспедицию за два дня до скачек отправлялись знаток этих гор сотник Анненков и с ним хорунжий Иванов, и все офицеры, вышедшие осенью в полк, — это было их горное крещение. С ними шли казаки учебной команды, несли высокую мачту, громадный флаг, канаты, кирки и лопаты. На горе был положен железный ящик, в него все участники экспедиции должны были бросить свои карточки с именами. Ночевали в горах и точно по часам должны были к началу скачек приготовить все к подъему флага.
На тышканском скаковом поле к шести часам вечера полно народа. У раскрытой собранской беседки стоят дамы, офицеры, все бинокли подняты кверху, все смотрят на вершину. Черная и суровая, она возвышается над белыми ледниками и кажется недоступной. Людей на ней и в бинокль не видно. Трубачи держат трубы наготове.
Шесть часов вечера... Еще минута, две, и вдруг радостный гул несется в толпе. Над темной вершиной, чуть колеблясь, развертывается Русский флаг. Он кажется таким маленьким, как носовой платок, а в нем четыре сажени длины. Вот он развернулся совсем и начал реять на ветру. Какая там должна быть буря! Трубачи грянули гимн. Офицеры держат руки «подвысь». Толпа туземцев замерла. Громкое «ура» несется к горам. Слышно ли оно там? Участники говорили, что им все у нас было сверху видно и что слышали и гимн, и наше «ура»...
Борис Владимирович Анненков

Вячеслав Иванович Волков иногда упрекал меня в том, что Анненков — мой любимец.
Было это так или нет?
И да... и нет.
Я не мог не благоволить к Борису Владимировичу Анненкову потому, что это был во всех отношениях выдающийся офицер. Человек — богато одаренный Богом, смелый, решительный, умный, выносливый, всегда бодрый. Сам отличный наездник, спортсмен, великолепный стрелок, гимнаст, фехтовальщик и рубака — он умел свои знания полностью передать и своим подчиненным — казакам, умел увлечь их за собою.
Когда сотник Анненков временно, до прибытия со льготы из войска есаула Рожнева, командовал 1-й сотней — сотня эта была и первой в полку. Когда потом он принял полковую учебную команду — команда эта стала на недосягаемую высоту. Чтобы быть ближе к казакам, Анненков жил в казарме команды, отгородившись от казаков полотном. Он шел далеко впереди моих требований, угадывал их с налета, развивал мои мысли и доводил их до желаемого мною завершения.
На дворе 1-й сотни он настроил самые разнообразные препятствия, и я часто приезжал к нему, чтобы на них проверить своих Ванду и Гризетку. Он часто садился под поваленное дерево, имея на руках своего фокса, и казаки сотни прыгали на лошадях через своего сотенного командира. Не было ничего рискованного, на что он не вызвался бы.
Чистота одежды, опрятность казаков, их воспитание и развитие — все это было доведено у него в сотне, а потом в команде до совершенства.
Как же мне было не любить я не ценить такого офицера? Он никогда не «дулся» на замечания, всегда был весел и в хорошем расположении духа. Он был сыном курского помещика и цыганки. Когда эта цыганская кровь прорывалась в нем, мне приходилось круто одергивать его.
Вдруг явится он в строй в фуражке с тульей чуть не в четверть аршина, в каком-то диком подобии фуражки. Он не обижался, когда я делал ему замечание, и покорно уничтожал фуражку.
Потом встречу я его в кителе, на котором, как у какого-нибудь циркового борца, вместо орденов, на груди прицеплены все те жетоны, которые он получал на скачках и иных состязаниях. Да мало того, что так ходит по городу, но еще снимется со всеми этими «регалиями». А мне шлют из Верного его фотографию и пишут: «Полюбуйтесь — ваш Анненков!»
Ну, и опять кислые разговоры с Борисом Владимировичем. У Анненкова — и в этом опять сказывалась цыганская кровь — была страсть менять, продавать и покупать лошадей. Только своему непобедимому Султану он и был верен. То появится у него чистокровная двухлетка с ипподрома, то отпросится он на две недели в отпуск, умчится в Аулие-Ата и приведет оттуда прелестную трехлетку англо-текинской породы.
Незадолго до сдачи мною полка и отъезда моего Волков обвинял на словах Анненкова в нечестной торговле лошадьми. Я потребовал рапорта для производства дознания. Пожалел ли Вячеслав Иванович Анненкова или не мог получить точных данных, но рапорта не подал, а я по словесным рассказам, носившим характер общих казачьих сплетен, дела над одним из лучших офицеров полка не начал. Я поручил войсковому старшине Первушину негласно проверить эти слухи. Первушин не нашел ничего предосудительного в поступках Анненкова... Волков же считал, что я не начал дела потому, что Анненков был моим любимцем.
Вскоре после моего ухода из полка Анненков был спущен на льготу и во время Великой войны был в 4-м Сибирском казачьем полку на Германском фронте. Я получал от Бориса Владимировича с фронта восторженные письма, и все о лошадях. Он писал мне, каких лошадей он отнял у немцев, писал, что лошадь немецкого офицера оказалась хуже его Султана. Он скоро и с честью получил орден Св. Георгия 4-й степени.
К концу войны он командовал сотней, едва ли не полком. Я потерял его из виду. После революции Анненков оказался в ставшем ему родным Семиречье.
Тут начинается темная, недостаточно изученная страница его жизни и деятельности.
Выборным Войсковым Атаманом Семиреченского войска в ту пору был Генерального штаба генерал-майор Александр Михайлович Ионов, сын знаменитого Семиреченского Наказного Атамана и первого устроителя Семиречья и города Верного, генерал-лейтенанта Ионова.
И вдруг на окраине Семиречья появляется другой атаман — Анненков. Он против большевиков, он яростно сражается с ними, наносит им большие потери, оттягивает их силы от Колчака и Семенова, рыщет вдоль границ Монголии с конным отрядом.
Кто он? Он сам назвал себя партизаном и в течение почти целого года вел партизанскую войну с большевиками. Он не пожелал признать адмирала Колчака — не захотел подчиняться колчаковским генералам, не веря им, не пожелал и соединяться с Семеновым. Он остался самостоятельным правителем разбойничьего типа в Семиречье. Край ему прекрасно знаком. Киргизским и китайским языками он достаточно владеет, монгольские нойоны и китайские фудутуны — ему друзья. Он подобрал себе вольницу головорезов и с ними рыскал по Семиречью, грабя население и воюя с большевиками. Кумир для одних — ненавистный для других.
Весною 1924 года встретил я в Париже только что прибывшего с Дальнего Востока генерала Лохвицкого.
Я спросил его об Анненкове. «Какой позор этот Анненков, — сказал мне Лохвицкий. — Это типичный «зеленый». Одел свой отряд в черные гусарские доломаны, награбил хороших лошадей и шарил по Семиречью, не столько помогая, сколько вредя адмиралу Колчаку. Никого, кроме себя, не признавал. Мне рассказывали: в его отряде возится громадное малиновое знамя с надписью золотыми буквами: "С нами Бог — и атаман"... Каков!»
Расправившись с адмиралом Колчаком, большевики бросили значительные силы в Семиречье, приводя его население под свою тяжелую руку. Они нажали на Анненкова, и я стороною услышал, что Анненков ушел в китайские пределы. 12 сентября 1924 года, во Франции, в Сантени, я получил телеграмму из Северо-Западного Китая, из города Лян-чу-фу: «Привет, лучшие пожелания прошу принять от меня и моих партизан. Атаман Анненков».
«Отыскался Тарасов след».
Я ответил Анненкову телеграммой же, и на этом наша связь опять оборвалась.
Прошел год. Однажды вечером в Шуаньи Великий Князь Николай Николаевич спросил меня:
— Вы ведь, Петр Николаевич, знали атамана Анненкова?
— Да, Ваше Императорское Высочество, знал, и даже хорошо знал.
— Что это был за человек?
Я сообщил Великому Князю все то, что пишу об Анненкове здесь.
— Я получил телеграмму, — сказал Великий Князь. — Анненков томится в китайской тюрьме. Просит помочь ему. Что вы скажете?
— Анненков, несомненно, много напутал в дни своей партизанщины, — сказал я, — но ведь надо сознаться, что обстановка в том краю была такая, что молодому и неопытному политически человеку трудно было в ней разобраться.
— Но Анненков был против большевиков?
— Несомненно, против, Ваше Императорское Высочество.
— И он в прошлом, при вас, и потом на войне был хороший офицер?
— Прекрасный офицер, Ваше Императорское Высочество!
— Надо ему помочь.
Великий Князь поручил состоявшему при нем генерал-лейтенанту барону Сталь съездить к Михаилу Николаевичу Гирсу, стоявшему в Париже во главе русских послов, и просить его ходатайствовать перед китайским посланником в Париже об освобождении Анненкова.
Анненков был освобожден, остался в Китае и где-то, не помню точно где, близ границы Внешней Монголии, занялся своим любимым конным делом — куплей, продажей и разведением лошадей.
Но Анненков был по духу слишком военный человек, одно коневодство его не удовлетворяло, ему хотелось опять формировать, создавать, учить и воспитывать конные войсковые части.
Этим воспользовался сотрудник большевицкого комиссара в Китае Бородина бывший полковник Генерального штаба Гущин, по происхождению донской казак, человек опытный в делах предательства. Он свиделся с Анненковым и уговорил его переехать в Монголию. Там, по словам Гущина, образуется свободная и независимая Монгольская республика, она создает свое войско, ей нужна многочисленная конница — и кому же и создавать ее, как не знаменитому партизану атаману Анненкову? Перспектива стать во главе, на первых порах десятитысячного, конного отряда в Монголии, обучать его по-ермаковски соблазнила Анненкова. Он согласился приехать к Гущину со своим начальником штаба, полковником Денисовым, для выработки плана создания Монгольской конницы.
Ночью, у Гущина, Анненков и Денисов были схвачены большевиками и отправлены для «показательного процесса» в Семипалатинск.
Кто-то с Дальнего Востока, быть может, это был и сам Гущин, который в давнее время меня хорошо знал и с кем я одно время вместе скрывался от большевиков в Константиновской станице Донского Войска, прислал мне небольшую печатную брошюру — «Покаянное письмо атамана Анненкова».
Не думаю, чтобы это письмо было и точно написано Борисом Владимировичем. Не его был стиль. Очень было похоже оно на все то, что фабрикуется в таких случаях большевиками. В письме Анненков раскаивался во всех своих заблуждениях, грабежах и насилиях над крестьянами, и особенно в том, что он пошел против рабоче-крестьянской советской власти, лучшей власти в мире. Он призывал всех русских офицеров последовать его примеру и передаваться большевикам. В Советском Союзе, дескать, идет подлинное народное строительство, и каждый должен быть там и помогать делу Ленина.
Очень все это было Грубо и казенно написано, так что и недоброжелатели Анненкова, получившие эту брошюру, писали мне из Шанхая: «Обычная чекистская агитка»...
Вскоре после этого получил я с Дальнего Востока советские газеты с подробным описанием процесса и с портретами Анненкова и Денисова. Анненкова я сейчас же узнал. Он мало изменился. Только ужасно было выражение его лица и совершенно безумных глаз.
Процесс был проведен по всем правилам советского правосудия. Выступали многочисленные свидетельницы и свидетели, которые по существу ничего из того, что они показывали, не могли видеть. Они были из-под Семипалатинска, Анненков действовал в Семиречье. Они рассказывали о зверствах, совершенных Анненковым и его партизанами, о насилиях, убийствах и грабежах. Их показания прерывались дикими криками толпы, присутствовавшей на суде: «Смерть им! К расстрелу!»
Анненкова и Денисова расстреляли. Анненков принял смерть со спокойствием и гордо. Денисов труднее.
Так окончил свои дни «атаман» Анненков.
Когда он был еще в 1-м Сибирском казачьем Ермака Тимофеева полку, в наших с ним долгих поездках с учебной командой по горам и пустыням Приилийского края он часто и охотно говорил со мною о Стеньке Разине, о Пугачеве, о разбое, о романтической удали разбойничьей жизни. Кипела и бушевала в нем цыганская кровь. Любимой песнью его была «Разинская» — «схороните меня, братцы, между трех дорог»...
Бывало, запоют ее песельники, Анненков обернется ко мне и скажет:
— Вот это смерть!.. Господин полковник, вы не находите, что так это хорошо покоиться одному на вольной земле между трех больших российских дорог?
Его глаза блестят, в них дрожит так несвойственная Анненкову слеза.
Сбылось, да не так, как ему хотелось.
Уж очень в ту пору, и особенно в глухом и богатом Семиреченском краю, сложное было время, и трудно было молодым и богато одаренным натурам удержаться и не скользнуть в бездну, так заманчиво развернувшуюся перед ними. Когда-нибудь историк этого нового Смутного времени отметит имена теперешних Тушинских воров и Болотниковых, всех этих атаманов «зеленых», зазнавшихся, никого не признававших, никому не подчинявшихся мальчишек — «атаманов» и партизан. Мутна была вода, и много плавало в ней жирной рыбы.
Соблазнился тогда не один Анненков. В ту пору на всех фронтах Гражданской войны, как пузыри на лужах в осенний дождь, появились подобные ему. Кое-кого пришлось самим «белым» расстрелять...
Анненкова расстреляли большевики. Этим сняли они с него вольные и невольные вины его партизанства и приобщили его к сонму мучеников, умученных за Россию.
…..

Елена Вл. пишет: Из книги Петра Николаевича Краснова, командира 1-ого Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка с 1911 по 1913 годы, «На рубеже Китая» Париж, 1939.

Время службы Б.Анненкова сотником в Джаркенте.

....23 июня состоялся Высочайший приказ о назначении меня командиром 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка.
Гарнизон Джаркента состоял из двухбатальонного 21-го Туркестанского стрелкового полка, двух полевых батарей 6-го Туркестанского артиллерийского дивизиона, трех сотен 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеева полка и двух сотен 2-го Сибирского казачьего полка. Части эти были разбросаны беспорядочно по всему громадному по площади Джаркенту, среди пустырей, садов, туземных деревушек и кишлаков — Калитину все казалось наше положение в нем непрочным, что на нас нападут, вырежут, уничтожат…
… Господа офицеры в парадной форме стояли длинной шеренгой. Сверкали серебряные эполеты, портупеи и перевязи, кое у кого на шашках висели Анненские темляки «за храбрость» — отличия Японской войны. Были и боевые ордена с мечами и бантами. И у меня таковые были, и это роднило меня с ними.
Я обходил их строй и здоровался с ними. Офицеры мне представлялись….
— Есаул С. (я не называю фамилию этого достойнейшего офицера, потому что она совершенно выпала из моей памяти), командир 1-й сотни.
— Ну как ваше сердце теперь? — спросил я его.
— Ничего, господин полковник, лучше немного. Но одышка одолевает.
Есаул С. был тучен. Школьная работа подорвала его здоровье. Он задыхался. Он прохворал в полку три месяца — сотней командовал его старший офицер, сотник Анненков, а дела хозяйственные ведали его жена с вахмистром. В декабре он скончался. Помню его, тихого и кроткого, — уже на смертном одре, когда я заходил навещать его. Он все извинялся, что так долго хворает и не может как следует приняться за сотню.
— Ведь повести хотел сотню, как вы в школе учили. Я все говорю, что нужно сделать, Борису Владимировичу (Анненкову). Он исполняет хорошо, старается, — говорил мне С, мягко улыбаясь, — а вот встану и сам все налажу.
Но уже было видно, что кончался человек, уходил от нас навсегда.
Когда он умер — свои плотники соорудили ему гроб, да такой большой, что внести-то его внесли как-то боком в квартиру, а как положили покойника, то уже вынести и не было возможности. Надо было вынимать мертвеца и перекладывать наружу.
Помню — замешательство на крыльце. На улице готов для гроба орудийный лафет, любезно предоставленный нам артиллерийским дивизионом, хор трубачей играет «Коль славен», певчие поют «Святый Боже, Святый Крепкий». Конная сотня ожидает своего командира, чтобы проводить его в последний поход, а никто не решается взяться за покойника, лежащего в парадном мундире в гробу. Я подошел к нему и взял его за плечи. Тогда бросились и другие офицеры и казаки, подняли покойника, подержали его на руках, пока боком протащили гроб, и уложили снова мертвого. И до сих пор, когда услышу «Коль славен» и пение певчих «Святый Боже», все кажется, что у меня лежит на руках седая голова старого есаула С.
— Подъесаул Вячеслав Иванович Волков, командир 4-й сотни.
Русая бородка и усы на красивом смелом лице — облагороженный наш шеф — Ермак Тимофеевич! На груди распластанный орел Николаевского кавалерийского училища. Острый взгляд испытующе смотрит на меня, будто спрашивает: «Каков-то ты? Куда поведешь нас? Достоин ли нами командовать?» И мне кажется, что вот он — глава оппозиции.
— Подъесаул Калмыков, командир 6-й сотни. Смуглое темное лицо, монгольского типа. Непреклонная воля в глазах.
А дальше пошли младшие офицеры: сотник Дорогов-Иванов, начальник нестроевой команды и заведующий оружием, сотник Анатолий Павлович Калачев, на кого я возлагал столько надежд, сотник Геннадий Петрович Самсонов — щеголеватый адъютант со значком Николаевского училища и в тонких аксельбантах, сотник Асанов, полковой казначей, сотник Борис Владимирович Анненков, хорунжий Грибанов, хорунжий Леонид Александрович Артифексов, начальник полковой учебной команды, хорунжий Иванов, хорунжий Попов, хорунжий Иван Красильников и два офицера последнего выпуска — хорунжие Берников и Мина Покровский. Старший врач коллежский советник Белевич, ветеринарный врач, делопроизводитель по хозяйственной части — коллежский советник, капельмейстер Лагун — вот они все, мои тогдашние сотрудники и помощники... возможно, моя оппозиция. Одних, как Волкова, Калмыкова, Анненкова, Артифексова, Красильникова, судьба вознесла высоко, заставила решать задачи чрезмерные, часто непосильные им, другим предоставила выпить до дна горькую чашу русского офицера в пору захвата власти большевиками и почти всех уложила в могилу, многих при крайне трагических обстоятельствах.
…. Расписание занятий было составлено мною и разослано по сотням с рядом указаний, как его применять. В нем было отведено много места одиночному обучению казака и выездке лошади. Было указано, что хорошо обученного казака на выезженной лошади всегда просто поставить во взвод и в сотню. Поэтому первый, зимний, период был полон гимнастики, маршировки учебным шагом под барабан (казаков! под барабан!!), шашечных приемов, прикладки, наводки со станка, выездки лошади и напрыгивания ее на корде, работы лошади в руках (на уздечке!), всевозможных горизонтальных и боковых кругов (махание по воздуху!!) шашкой и пикой для развития кисти руки, локтя и плеча и тому подобных «скучных ужасов».
И вот два дня спустя, когда с расписанием разобрались и рассмотрелись, когда на личных моих посещениях убедились, что я всерьез требую езды без стремян и поводьев и гимнастики на лошадях, работы в руках молодых лошадей, корды и т. п., что на пешем ученье требую «игры носка», постановки ноги на весь след, проноса ноги без «подсекания» и пр., — вечером адъютант доложил мне, что сотники Анненков, Дорогов-Иванов и хорунжие Артифексов и Иванов просят меня принять их по частному делу. Когда все они пришли, адъютант, как видно это было сговорено между ними, остался при мне. Я попросил всех садиться и спросил:
— В чем дело?
Пришедшие говорили то все сразу, то перебивая друг друга, видимо очень взволнованные и возбужденные.
— Господин полковник, — начал Анненков, — мы к вам по полковому делу... Вот сколько я служу в полку, мы на ученьях, смотрах, состязаниях в рубке, скачках, мы, то есть я хочу сказать — наши казаки, были до сих пор всегда на втором месте.
— Это ужасно обидно, господин полковник, — сказал Иванов.
— Мы 1-й полк, господин полковник, — сказал Дорогов-Иванов, — а 2-й полк у нас все призы выхватывает.
— Наши люди и лошади лучше, чем во 2-м полку, — сказал Артифексов.
— И мы всегда — биты, — подтвердил Анненков.
— Но ведь это всецело от вас зависит, чтобы этого больше не было, — сказал я.
— Мы, господин полковник, всею душою, — сказал Артифексов, — мы сколько хотите готовы работать, но вот в чем дело...
Он замялся, и все вдруг замолчали, чем-то смущенные и растерянные.
После минутного молчания, которое я не прерывал, начал говорить самый смелый из них сотник Анненков:
— Получили мы ваше расписание занятий. На днях придут молодые казаки... Учить их по-вашему?..
И опять все примолкли и потупились.
— Ну что же, учить по моему расписанию?
— Мы никогда не поспеем. Великим постом начнутся состязания, и опять 2-й полк заберет у нас под носом все призы.
— Не заберет, — уверенно сказал я.
— Господин полковник, — сказал Дорогов-Иванов, — вот вы сами увидите, во 2-м полку с первой недели проскачка с рубкой и джигитовкой, и генерал Калитин так требует. У них с первого дня езда при полной боевой амуниции, а у нас...
— У нас потихоньку, — сказал я, — и все-таки мы обгоним.
— Вы в этом уверены, господин полковник?
— Нимало не сомневаюсь.
Весь этот разговор шел наивно, восторженно, с такою неоспоримою страстною любовью к полку, с таким милым полковым самолюбием, что мне радостно было смотреть на них и слушать их. Я их уверил и поручился, что мы никак и нигде ни в чем не только не отстанем от 2-го полка, но, если они приложат усилия, и заберем всюду первые места. Когда они, успокоенные, ушли от меня, я задумался: «С такими офицерами можно служить, можно приступить к самым смелым задачам и быть уверенным, что все будет выполнено с полным усердием, на совесть. Эти люди поведут полк к победам на мирных маневренных и учебных полях, а потом, если Господу Богу будет угодно послать нам и боевое испытание, и на полях сражений».
…. Пришли молодые казаки, были по-новому распределены по сотням, и прочно установилось расписание занятий.
Оно у меня несколько отличалось от тех расписаний, какие были раньше в полку. Понедельник, вторник и пятница — были посвящены одиночному обучению казака и выездке его лошади. Среда — баня и уборка помещений, а очередная сотня и с нею любители офицеры и казаки-охотники отправлялись до рассвета на охоту. Четверг — пеший строй всему полку под музыку (муштровка). Суббота — одну неделю дневной маневр с выступлением до рассвета и возвращением к полудню, другую неделю ночной маневр с выступлением в пятницу вечером и возвращением в субботу утром.
… Угол плаца занят полковой учебной командой и молодыми казаками и их лошадьми 1-й сотни.
На двух больших кругах, уткнувшись мордами в хвосты, ходят рысью лошади старослужащих казаков. На них без стремян и поводьев сидят молодые казаки. Они в суконных рубашках, без оружия.
Мне издали слышно, как командует сотник Анненков:
— Руки на бедра! Нагибание корпусом налево и направо, начинай.
Мерно бегут маленькие киргизские лошадки, трясутся на них казаки, гнутся корпусами...
— Наметом — ма-арш!.. Выбрасывание рук вперед, в стороны, вверх и вниз.
В воздухе свежо. Джаркентская зима дает себя знать. Уже были утренние заморозки. Розоватая пыль курится над сменами. В ней видны машущие руки казаков, скачущие лошади.
Я стою в стороне и наблюдаю. Хорошо ведут ученья. Там, подальше, у Артифексова в учебной команде на тридцати вольтах бегают на веревочных кордах лошади, щелкают самодельные бичи.
— Принять! Отцепить корды!.. Разобрать лошадей.
У всех казаков камышовые палочки шесть вершков длиной. Начинается «работа в руках».
— На трот — ма-арш!
Подбираются киргизские коньки, становясь на трот, задирают им кверху «топориком» тяжелые головы казаки.
Но... Меня увидали.
— Смена, стой!.. Смирно! Господа офицеры!
Я подхожу к сменам и здороваюсь с казаками.
На противоположном краю плаца учатся сотни 2-го полка. Там поставлена лоза и глина и скачут, скачут, скачут длинными вереницами казаки. Сверкают на солнце шашки.
Такой это контраст с кордами, с качанием ноги вперед и назад на намете по кругу.
Первый час кончен. Вспотевшие казаки ведут парящих лошадей к казармам. Офицеры подходят ко мне.
— Господин полковник, — несмело говорит Артифексов, — вы не думаете, что мы так отстанем от 2-го полка, что уже не нагоним его. Весною состязания. Долго ли до весны.
— Ну а сами-то вы как, разве не находите, что после двух недель всего лошади стали мягче на повод и гибче.
Артифексов высокого роста, с безбородым сухим лицом, покрытым бурым загаром. Он самый сильный в полку человек и отличный гимнаст. Он недоверчиво смотрит на меня и говорит:
— Вчера был на занятиях генерал Калитин. Стоял долго, кривился, щурился, смеялся, потом показал на 2-й полк, там джигитовали, и сказал: «Вот это дело — по-казачьи, а то что»...
Я останавливаюсь в улице-аллее в тени еще не совсем облетевшего сада.
— Смотрите сами, Леонид Александрович, и проверьте себя. Вон видите — казак нагнулся рубить, а лошадь бросилась от лозы в сторону. Он едва усидел. Его ворочают назад, опять то же... Бегают, кричат, нагайками бьют лошадь. Чем она виновата — она просто не выезжена, и казак сидит на ней кулем.
— У нас, господин полковник, этого не будет, — говорит Анненков. — Казаки начинают понимать, в чем тут дело, и увлекаются этим. У меня на «принимания в руках» становятся.
Я смотрю на Анненкова. Нет, это не лесть, не подмазывание к командиру полка, не «4711» (Мыло № 4711 — особенно рекламируемое в то время), как говорит командир 2-й батареи подполковник Никольский, не «мыловарство», — но Анненкова точно захватила систематическая работа.
У перекрестка с проспектом мы расстаемся. Я иду быстрыми шагами по проспекту к выходу из города на наш главный большой плац, где казармы сотен.
Там тоже делается нечто, по мнению многих, несуразное. Барабанщик-стрелок бьет «редкий шаг», казаки, и тоже без оружия, маршируют гуськом по квадрату. В стороне блещут звездами в небе острия пик, там казаки, стоя пешком, расставив ноги, делают боковые и горизонтальные круги, ширяют пиками по воздуху. В соседней смене то же проделывают с шашками — развивают кисть, локоть, плечо.
Идет муштровка, та «дрилль», без которой не создать воина даже из такого прекрасного материала, каким были сибирские казаки.
За всем здесь наблюдает войсковой старшина Первушин. Я могу быть совершенно спокоен. В Павловском училище Первушин в совершенстве постиг тайны маршировки и муштры.
Издали видна его маленькая стройная фигура. Он идет рядом с молодым казаком и показывает ему игру носка.
— Смотри на меня, — звонко кричит он, заглушая барабанный бой, — тяни носок книзу, неси прямую ногу вперед, вались на нее всем телом. Поставил — поднимай ту, что осталась позади, носок кверху, проноси плавно...
Первушин увидал меня:
— Дивизион, стой! Смирно!.. Господа офицеры!
Яркое ноябрьское солнце светит с безоблачного неба. Близкими кажутся громадные Алатауские горы, снега спустились низко. Весь хребет сверкает во всю длину, как чеканное серебро. Горы напоминают Гималаи у Дарджилинга. Над ледниками курится серая дымка метели. Там воет и ревет страшная горная буря.
Здесь тихо. Поднятая марширующими золотистая пыль медленно ложится на землю. Бьет барабан: там... там... там-та-там...
…По средам — охота. Если только полковые дела мне позволяют, я принимаю в ней участие не как командир полка, но как охотник-любитель. На наших охотах — хозяином-распорядителем всегда войсковой старшина Первушин. Ему помогает сотник Грибанов. Первушин — страстный охотник. Он исходил здесь все места, заранее знает, где какой зверь или птица будет. Он и создает план охоты, направляет загонщиков на облаве, распределяет жеребья и ставит по ним стрелков.
Наша охотничья семья не велика и почти всегда одна и та же. Первушин, Грибанов, Осипов, Дорогов-Иванов, хорунжий Иванов, иногда есаул Волков и сотник Анненков, два-три казака, да еще присоединяются к нам офицеры-любители стрелкового полка.
Места не откупные и не арендованные. Громадная площадь камышей, тянущаяся от Джаркента до реки Или и вдоль нее до озера Балхаш — ничья — Божья. В ней тигры водятся. Раньше они подходили к Джаркенту, теперь откочевали далеко вниз по Или, к самому Балхашу. Тигр не любит шума людского, не любит, чтобы его беспокоили. Он царь здешних зверей. Ближе к Или, у самой китайской границы, где глуше, водятся, и в изобилии, кабаны, здесь, у Джаркента, — козлы, зайцы, набежит иногда лисица и всегда в изобилии фазаны. На реке Или множество уток самых разнообразных пород.
… По пятницам в ночь или по субботам с утра я делал полку маневры. Молодые казаки на этот случай надевали полную походную амуницию и становились в строй сотен.
Конечно, большого и замысловатого — словом, настоящего маневра я не мог разыграть: сил для этого было недостаточно, и люди не были подготовлены. Давалась самая простая задача, но на ней я требовал самого внимательного и вдумчивого исполнения ее каждым отдельным казаком.
Так, например, в моей полевой книжке значится на 19 ноября 1911 года: «19 ноября в 8 часов утра в городе Джаркенте получено известие, что небольшой отряд, имея в авангарде конницу, неизвестно сколько, движется по Хоргосской дороге и прошел кишлак Аккент.
6-я сотня поднята по тревоге и двинута навстречу противнику в авангарде полка. Когда она подходила к православному кладбищу, она была обстреляна из деревни Тышкан редким огнем. Послала о том донесение. Получила приказание: "Спешьтесь в улицах Джаркента, займите опушку города. Задерживайте противника до подхода полка.
Исполнить: к 9-ти часам утра подойти к опушке Джаркента у кладбища. Спешиться из походной колонны с батовкою коней. Послать пешие дозоры и выставить конные наблюдательные посты. Занять опушку для обороны. Применение к местности. Установка прицела и правильное прицеливание. Перемена целей и огня. Противодействие охвату. Назначать раненых и выносить их к коновязям. Учредить перевязочный пункт. Обратить особое внимание на толковое применение к местности и на правильную установку прицела. Управление огнем. Наблюдение за противником».
Противника на этом маневре изображала 4-я сотня. Она вела наступление тоже пешком. Мы разыгрывали стрелковый бой спешенными частями конницы.
Я старался разнообразить маневры, вносить в них элемент правдивости и соответствия нашей жизненной обстановке. Старался создать иллюзию настоящего боя.
Незаменимыми моими помощниками в таких маневрах были полковая учебная команда с ее офицерами хорунжими Артифексовым и Ивановым.
Однажды весною я поручил им незаметно перетащить к себе из всех сотен чучела для рубки. Когда наступила ночь, учебная команда расставила и разложила их в беспорядке на большой окраинной площади Джаркента. Казаки же учебной команды расположились укрыто за стенами окружающих площадь садов. Они были обильно снабжены холостыми патронами.
Когда все было исполнено, я приехал верхом в 4-ю сотню и поднял ее по тревоге. В две минуты сотня была готова, через три минуты примчались к ней жившие в городе офицеры. Тогда я сказал:
— Из Аккента к Джаркенту пробираются мятежные дунгане, есть сведения, что они уже вошли в город. Смотрите — увидите их — рубите на совесть. Подъесаул Волков, ведите сотню к Аккентской дороге.
Ураганом поскакала сотня. Но как только голова ее показалась на площади — кругом из садов затрещали выстрелы, а на самой площади были видны какие-то темные фигуры. Не своим голосом скомандовал командир сотни: «Строй взводы! Первый взвод врознь марш!»
Казаки выхватили шашки из ножен, взяли пики к бою и понеслись по площади...
Великолепная вышла атака. Я должен был выскочить вперед и поторопиться подать сигнал «отбой», боялся, что в пылу азарта не хватили бы и по казакам учебной команды по-настоящему.
Мне рассказывал командир первого взвода хорунжий Попов:
— Я был и точно уверен, что это дунгане. Мне показалось даже, что они бегут. Я так от сердца рубанул. И было просто досадно, когда увидал перед собою чучело...»
Эти еженедельные маленькие маневры готовили полк к большим маневрам всех войск Семиреченской области, а те готовили незаметно к войне, которая невидимо приближалась к нам, тогда таким мирным.
В августе 1913 года генерал Фольбаум был в нашем Тышканском лагере. Почти каждый день были маневры всех родов войск или боевые стрельбы с маневрированием.
Однажды под вечер, ведя наступление на 22-й Туркестанский стрелковый полк, я обнаружил его окопавшимся лунками (по-настоящему) на крутом и каменистом скате Тышканского плоскогорья. Я выходил к окопам из Бурханского ущелья. Быстро сообразив, что стрелкам придется стрелять круто вниз, что ротные поддержки и батальонный резерв и вовсе не смогут принять участие в отражении атаки, на полевом галопе по трудной местности, развернул все четыре сотни для атака на пехоту и эшелонами атаковал пехоту в конном строю. Атака имела грозный вид. Кремневая галька летела из-под конских копыт, круча была на вид неодолимая, маленькие киргизы, как кошки, сжимаясь в клубок, неслись вверх. Стрелки встали в окопах, казаки пронеслись сквозь них и дошли до полкового резерва.
Генерал Фольбаум подал «отбой» и через адъютанта вызвал меня отдельно к себе. Он был круто недоволен мною.
— Полковник, — сказал он сердито. — Это не решение задачи! Все это было очень стремительно и лихо. Я и представить себе не мог, что по таким горам конница и вообще может ходить, но это никуда не годится. Весь ваш полк был бы перебит. Я вашим людям этого, конечно, не скажу, потому что в восторге от виденного, но вам делаю замечание. Это маневры, а не шутки. Не упражнения в езде в итальянском духе.
И на моем сером Киргизе, прекрасно ходившем по горам, Фольбаум стал подниматься к собранному в резервную колонну полку. Он горячо благодарил казаков и ничего не сказал о том, что считает атаку невозможной, не сказал и я о полученном замечании ни офицерам, ни казакам. Не только потому, что считал, что прежде всего нельзя угашать конный дух, а еще и потому, что не был негласен с оценкой моего решения задачи. Считал, что всегда, когда можно, надо атаковать на конях — в этом смысл и сила конницы.
Прошло с того дня полтора года. В обстановке еще более тяжелой, потому что зимою, в гололедицу и по снегу, по таким же крутым горам, но уже не на маневре, а на войне, на Кавказском фронте, на рассвете 22 декабря 1914 года ермаковцы, во главе со своим командиром полковником Раддацем, по обледенелым кручам атаковали турок под Ардаганом.
Историк мировой войны на Кавказском фронте Е. В. Масловский на с. 122 своего труда так отмечает этот подвиг сибирских казаков: «...казаки же Сибирской бригады, произведя обход, нанесли быстрый удар с северо-западной стороны и конной атакой овладели Ардаганом. Атака была произведена утром 22 декабря. Турки в беспорядке бежали через Яланузгамский перевал, оставив сибирякам много пленных и два орудия»... Это славное дело произошло так: на рассвете морозного туманного дня 1-й Сибирский казачий полк, шедший в авангарде бригады, своими дозорами усмотрел табор турецкой пехоты на неприступных, обледенелых, покрытых снегом горах. Впереди лежали стрелковые цепи, несколько сзади стояла батарея, и еще дальше был батальон резерва, стоявший в густой колонне. При нем было знамя. Полк построился поэшелонно для атаки — и, как тогда на нашем маневре под Тышканом, в голове полка шла 4-я сотня есаула Волкова. И казаки на 2/3 были те же самые, которые атаковали тогда на маневре. Ураганом по кручам понеслась ермаковская атака. Невозможное на маневре и там осужденное оказалось возможным блистательным подвигом на войне, щедро награжденным начальством. Табор пехоты положил оружие. Знамя было схвачено казаками 4-й сотни. Подвиг говорил сам за себя. Полковник Раддац, командир полка, был награжден за эту атаку орденом Св. Георгия 4-й степени.
Я в это время был на Германском фронте. Под Новый год я получил письмо от П. П. Калитина, написанное им под горячую руку сейчас после Ардаганского дела. В письме этом генерал Калитин вспомнил наш маневр полтора года тому назад на Тышкане... «Вот совсем так, как тогда, и тут атаковали ваши доблестные ермаковцы, и Вячеслав Волков со своей 4-й опять впереди. Все получили Георгиевские кресты. Оставайтесь вы у нас, и у вас был бы уже крест. Посмотрели мы потом на горные кручи и изумились, как можно было так атаковать. Джаркентская школа сказалась», — писал мне Калитин. Письмо заканчивалось печальным для меня известием: мой бывший вестовой приказный Порох, услужливый, вежливый, всегда приветливый, бодрый и веселый, — как он любил и ласкал мою Гризетку, каким незаменимым был для моей жены и меня человеком, когда мы ездили верхом в Верный и Пржевальск и ночевали в пустыне в палатке! — был убит в этой атак.. Царство ему Небесное...
… В 1913 году на Тышкане была собрана вся 6-я Туркестан¬ская стрелковая бригада, причем походом пришли — 20-й полк из Верного за 325 верст, 22-й полк из Пржевальска походом в 350 верст, подошла из Верного мортирная батарея и ко мне одна из верненских сотен. Собралось 6 батальонов, 3 батареи, 7 со¬тен казаков и один саперный батальон.
Для большого маневра части были сначала распределены на две стороны. 20-й и 21-й полки, 4 сотни моих Ермаковцев и две полевые батареи, наступая от Тышкана на Джаркент, задержи¬вались 22-м полком, мортирной батареей и тремя сотнями 2-го полка. Произошел ряд встречных боев, наш отряд занял Джар¬кент и преследовал противника к Илийскому на реке Или. Там оба отряда были сведены вместе и получили задачу с боем фор¬сировать переправу у Илийского.
За время маневров на том берегу реки офицеры Генерального штаба с заведующими в полках оружием и оружейными масте¬рами соорудили большую позицию, расставили мишени, обозна¬чающие цепи, поддержки, резервы и батареи. К войскам были подвезены боевые патроны и снаряды, и маневр был обращен в боевую стрельбу с маневрированием всеми частями области.
Высокий наш берег был занят стрелками и батареями, и под их огнем внизу, у самой реки, готовилась переправа. Саперы наводили из подручного материала, плотов и лодок мост, моя учебная команда с сотником Анненковым, принявшим ее после того, как к 1-й сотне прибыл со льготы есаул Рожнев, перепра¬вилась вплавь через реку. Я хотел пустить вплавь и весь полк, ручаясь генералу Фольбауму, что несчастных случаев не будет, но, так как здесь река Или была около 200 саженей ширины, при сильном течении и очень вязком, илистом дне, покрытом кор¬чагами, генерал Фольбаум не разрешил пустить людей вплавь. Казаки переправлялись на пароме, лошади плыли за паромом.
Как только казаки переправились, пехота и артиллерия пре¬кратили обстрел мишеней, казачья бригада начала решение своей задачи, обстреливая приготовленные для нее мишени, а пехота тем временем переправлялась по мосту и на паромах.
Боевая стрельба закончилась атакой мишеней стрелками и казаками. Казачьи сотни доскакали до мишеней батарей. Там был подан общий отбой.
Маневр был кончен. Кто думал тогда, что это был послед¬ний маневр войск Семиреченской области, что будущую осень части области будут готовиться к походу, в ожидании вызова их на войну.
Генерал Фольбаум на почтовых уезжал в Верный. Части потянулись к своим зимним стоянкам. 20-й, 22-й полки, са¬перы и мортирная батарея левым берегом реки Или пошли в Верный и Пржевальск. Части Джаркентского гарнизона пере¬правлялись обратно и по пыльной дороге на Чолокай шли по квартирами.
Это были и мои последние в жизни большие маневры…
…. Занятия с офицерами происходили каждый день. Они со¬стояли из верховой езды, гимнастики и фехтования, стрельбы из винтовок и револьверов и тактических занятий на планах. Одно время с учителем местной туземной школы занимались киргизским языком.
Наш манеж, под наблюдением войскового старшины Оси¬пова, воздвигался таранчинцами, присланными Нурмаметовым, и рос не по дням, а по часам. Мы строили его на плацу, где были бараки инженерного ведомства. Земли было много, земля была своя, не арендованная, и мы размахнулись постройкой 60 ша¬гов на 40. Высокие, четырехаршинные стены из самана окайм¬ляли этот прямоугольник. С короткого края были устроены легкие жердяные ворота. Посередине длинной стены свои пол¬ковые плотники строили крытую беседку-ложу на 60 мест.
Занятия ездой с офицерами я начал с прогонки лошадей на кордах, работы в руках, напрыгивания на препятствия на кор¬дах и систематичной манежной езды. На троту добивался рав новесия лошади под всадником, мягкого повода, работы шенкеля. Ездили преимущественно врозь, каждый самостоятельно работал свою лошадь. Для большинства офицеров все это было ново, и скоро этою работою заинтересовались.
Манежная езда заканчивалась маленьким пробегом. Все офицеры жили в городе, манеж же помещался за городом. В конце езды я садился верхом, и мы широкой вольной группой скакали полевым галопом до первого перекрестка, откуда офицеры самостоятельно разъезжались по квартирам.
Сначала это был только легкий кентер по ровным аллеям города, на полверсты, на версту. По мере тог» как лошади совершенствовались в выездке и преодолении препятствий, дистанция становилась больше, мы выезжали за головной арык, шли по пустыне и по снятым полям, прыгая через арыки, потом выезжали к реке Усеку, по очень крутому спуску спускались в его русло и заканчивали пробег по гальке. Иногда я заранее ставил где-нибудь по пути два-три препятствия, неожиданных для смены, и мы прыгали их. Все это нравилось и приносило пользу. Молодежь шалила — я не препятствовал. В аллее города увидали таранчинца, который вез длинные жерди.
— Господин полковник, можно?
И, не дожидаясь моего ответа, зная, что можно, Анненков и Артифексов вылетают карьером из смены, мигом поворачивают жерди поперек аллеи, и мы прыгаем через хворост изумленного таранчинца. Прыжок нетрудный, растяжной, в возе и полутора аршина не будет, но он новый, и все довольны. Таранчинец получает бакшиш за задержку и беспокойство и тоже доволен.
По четвергам, после пешего ученья, все офицеры спускались по тропинке к Усеку. Там были приготовлены круглые «офицерские» мишени и оружейный мастер ожидал нас с патронами.
… Офицерская смена Ермаковцев на стрельбе всегда давала полные сто процентов или около того. «Гадили» только молодые хорунжие.
…«Тактические занятия» велись в гарнизонном собрании со всеми офицерами гарнизона под руководством начальника штаба бригады Генерального штаба полковника Криницкого. Занятия эти офицерам не нравились. Велись они на планах Кайгородова и Преженцова — и Джаркентскому гарнизону диким казалось оборонять какие-то Пабианице или наступать на Лодзь, когда все это было так далеко от нас. Кто мог тогда думать, что все это окажется близким и нужным? 4-й и 7-й Сибирские полки, образованные из людей 1-го полка в Великую войну, оказались на Германском фронте.
…«События»

Зимою 1912 года в Джаркент приехал странствующий кинематограф. Он привез всего один фильм. Это было какое-то цирковое приключение, где акробатку, ходящую по канату, играла очень красивая артистка. Там была такая сцена: соперница акробатки пускает ядовитую змею на канате, и змея лежит на середине каната, когда по нему идет артистка.
Офицеры и их семьи не выходили из кинематографа, по нескольку раз смотрели все один и тот же фильм. Все казаки, артиллеристы и стрелки были на представлении. Смотрели с жадностью, столь понятною в нашем положении. Это был мертвый мир, мир теней, но это был какой-то другой мир — не наш, это было не в Джаркенте, и в этом были прелесть и обаяние кинематографа.
Туземное население интересовалось не фильмом. Его оно, по-видимому, не понимало. Но кинематограф привез с собою динамо-машину, и вывеска кинематографа освещалась электрическими лампочками. Туземцы никогда в жизни не видали электричества. По вечерам, задолго до начала спектакля, вся улица перед сараем, где давали представления, была черна от народа. Ждали, когда сами загорятся лампочки. Тогда раздавался восторженный гул и толпа стояла на улице как зачарованная до тех пор, пока по окончании представления лампочки сами гасли.
— Никто в не дунет на них, — говорили в толпе.
Фильм был, конечно, немой и сопровождался игрой на разбитом пианино, скрипке и флейте. Но все это: и пианино, и скрипка, и флейта вместе с мельканиями теней — были не наши и потому привлекали и нравились.
Второе событие было устроено нашим славным Ермаковским полком. Мы выписали керосинокалильные фонари. Первые фонари в Джаркенте! Когда пришли они и нестроевая команда соорудила высокие мачты и поставила один у полковой канцелярии на главном перекрестке Джаркента, другой в пятистах шагах во дворе 1-й сотни и еще два за городом, где были казармы двух сотен, все туземное население стало собираться к ним и смотреть, как оружейник спускает их на проволоке, как заправляет и как, поднятые наверх, они начинают лить яркий свет на землю. Тогда по освещенному пространству начиналось настоящее гулянье.
Наконец, третье событие, оставившее глубокий след в жизни полка, был приезд цирка.
Осенью 1912 года, когда полк вернулся с плавания на реке Или, старослужащие казаки ушли на льготу, молодые не прибыли еще, в полку было самое скучное и монотонное время, в Джаркент приехал странствующий цирк и, как это часто бывает с такими цирками, с очень хорошими артистами.
Гимнасты этого цирка просили моего разрешения тренироваться по утрам на снарядах, недавно нами полученных из Риги, в полковой учебной команде. Разрешение было дано. Цирковые артисты приходили ежедневно на двор команды и там проделывали свои упражнения. Великолепные гимнасты наши Анненков и Артифексов свели с ними знакомство, подружились, что облегчилось еще и тем, что лучший цирковой гимнаст оказался бывшим гимназистом Бакинской гимназии, которую окончил и Артифексов, стали брать у них уроки, за офицерами потянулись казаки — и наша команда стала проделывать цирковые номера. Как только на рыночной площади было поставлено «шапито» и начались представления, весь гарнизон повалил в цирк. Артисток засыпали цветами и подношениями. Самая пламенная, чистая любовь загорелась в сердцах самых неприступных офицеров. Цирк пробыл около недели. Все представления прошли при полном сборе. Цирк не надоедал. Его принимали с детской жадностью. Артисткам аплодировали неистово… Расставались, как с самыми дорогими и милыми друзьями. Клялись свидеться снова и не свиделись. Где уже там! — через год началась Великая война, а там вся Россия завертелась в кровавом урагане революции, и, где оказался цирк, где почитатели его артистов и артисток, одному Господу Богу известно.
… Уже зимою 1912 года было учреждено Джаркентское общество любителей спорта, с уставом, с членскими взносами — кажется, 10 рублей в год. В общество записались все офицеры Отдельной сибирской казачьей бригады, многие офицеры артиллерийского дивизиона, во главе с полковником Михайловым, командиром дивизиона, и некоторые офицеры 21-го Туркестанского стрелкового полка.
Осенью 1912 года сотник Анненков получил от полка командировку «в Россию». Он должен был побывать на аукционах скаковых лошадей в Москве и Коломягах, у барышников в Воронеже и привести лошадей офицерам обоих казачьих полков. Он и привел несколько чистокровных лошадей и несколько полукровок.
… знаменитый Султан, улучшенный киргиз от киргизской матки и ново-александровского почти чистокровного жеребца, он шел под своим владельцем, сотником Анненковым, лучшим наездником в полку.
Очень скоро на наших состязаниях наметилась компания фаворитов. Впереди всех стоял в нашем полку сотник Анненков со своим Султаном, потом войсковой старшина Первушин с англо-арабским жеребцом, хорунжий Артифексов с Вахмистром, полукровным конем, хорунжий Иванов с серым киргизом, очень сильным и прекрасно напрыганным, во 2-м полку сотник Грибановский и хорунжий Михайлов и Вологодский, в артиллерии поручик Сакулин... Они и делили по преимуществу между собою все первые и вторые призы.
Наши конкуры увлекали Джаркентский уезд. В дни состязаний город принимал праздничный вид. Тысячные толпы таранчей и киргизов, все конные, устремлялись к месту состязаний. По городу раздавалась музыка, и весь город бывал в эти дни на площади, где происходили состязания.
Особенно красивы были они в манеже 2-го полка, построенном больше и богаче нашего, в центре города, на площади, окруженной садами.
Цирк оставил следы и на наших состязаниях. На состязании 1913 года, под звуки рыси, гуськом, на точной дистанции трех шагов, на арену манежа вбежало на свободе 16 лошадей нашей полковой учебной команды — четыре гнедых, четыре рыжих, четыре чисто вороных и четыре серых. Они были вычищены и выхолены, как картина. Красные уздечки с поводьями, подтянутыми к красным трокам, над ушами перья орлов — все было сделано, как... в цирке. На арене были только сотник Анненков со своим вахмистром. Они слегка помогали лошадям исполнять урок. Музыка играла рысь, и под нее, строго соблюдая темп, лошади на свободе бегали по манежу, одновременно делали вольты, поворачивались, как бы вальсируя, ходили навстречу друг другу, строились рядами и по четыре. Потом трубачи заиграли галоп, и лошади перешли на галоп. В конце же построили шеренгу, стали на дыбы и пошли на Анненкова, потом сели, как собаки, на задние ноги и, наконец, легли. К ним вбежали казаки, владельцы, и сели на них. Это все было для Джаркента и его публики, особенно для туземцев, так ново, лошади показались такими красавицами, что гул восторга и восхищения стоял все время показа как в ложе, так и кругом в туземной толпе.

Даю ссылки на фрагменты фильма об Атамане Анненкове. Материал получен от журналиста Максима Ивлева. Скоро фильм должен появиться в полном варианте, включая и кадры с перевала Сельке на границе с Китаем. Снимал 5 канал КарагандаТВ:

Сам пролог фильма не соответстыует документам, хранящимся в ЦА ФСБ, т.к в анкете Анненкова записано. что рожден в апреле в 1891г.
Все , что до 1906г. тоже не соответствует действительности. У Анненкова общий предок с декабристом- в 10 поколении !Будет большая публикация о генеалогии Атамана.После выхода печатной версии- размещу в т.ч. и здесь.

Согласно послужному списку Борис Владимирович Анненков родился 9(21) марта 1889 года в Киевской губернии.

Это не соответствует действительности, т.к Послужной список Атамана пока не обнаружен.

Часть послужного списка, кажется за 1913 год, имеется в ЦГА РК.

Хорошо, обратимся ещё и туда.

Борис Владимирович Анненков.
Родился 9.03.1889 г. Из потомственных дворян Новгородской губернии. Родился в Киевской губернии.

ЦГА РК, фонд 46, оп. 1, дело 288. Переписка генералов, штаб и обер-офицеров штаба Сибирской казачьей бригады, ведомости о числе офицеров в частях Семиреченской области. 1914 г., л. 82.
Лист 20, оборот.

Почему то во многих источниках дата рождения Б.В. Анненкова указана 9(21) февраля 1889 года.

Вы видели этот ПС Анненкова?
Скорее всего там имеется более ранний вариант вот этого документа:
«Список обер и штаб-офицеров и военных чиновников 4 Сибирского казачьего полка к 1 января 1916г.», где была указана дата рождения - 9 марта 1889 года.
ПС несомненно был ( есть намек в стенограмме процесса), но где он сейчас хранится - пока найти не можем.

Я не видел этот послужной список. На протяжении службы офицера послужных списков было несколько - человек получил очередное звание и список переписывался с титульного листа. Так что и хранится по-видимому они могут в разных архивах.
Б.В. Анненков никак не мог быть 1891 г.р. хотя бы потому, что Александровское военное училище он закончил в 1908 году и был выпущен из него хорунжим. Не в 17 же лет (несовершеннолетним!) он окончил военное училище и получил офицерское звание?

В альманахе"Белая армия .Белое дело" вышла наша с Н.В.Якимовой статья о генеалогии Атамана Анненкова.

Публикую генеалогическую схему Атамана Анненкова и деабриста И.А.Анненкова, сотавленную по материалам РГИА РФ.(из статьи)

Гончаров Ю.И. 10.03.2015г. пишет:
Семирек верненский
"Вы видели этот ПС Анненкова?
Скорее всего там имеется более ранний вариант вот этого документа:
«Список обер и штаб-офицеров и военных чиновников 4 Сибирского казачьего полка к 1 января 1916г.», где была указана дата рождения - 9 марта 1889 года.
ПС несомненно был ( есть намек в стенограмме процесса), но где он сейчас хранится - пока найти не можем."

В ЦГА РК посмотрели указанное дело.
Как и предполагалось- это оказалась более ранняя редакция указанного здесь списка.
Послужной список Анненкова пока не обнаружен.

Фонд 46 опись 1 дело 288 на 82 л.
Список генералов, штаб и обер-офицеров и классных чиновников Штаба Сибирской казачьей бригады, ведомости о числе офицеров в частях Семиреченской обл. 1914 г.


Список штаб и обер-офицеров и классным чиновникам 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеевича полка к 1-му января 1914 г.
Штаб-квартира г. Джаркент Семиреченской области 2 января 1914 г. № 10

СОТНИКИ
Л. 20об, 21
Борис Владимирович АННЕНКОВ
Род. 1889 г. марта 9
Православного
Из потомственных дворян Новгородской губернии, урож. Киевской губернии
Общее – в Одесском кадетском корпусе
Военное – в Александровском военном училище по 1-му разряду 1. Нижним чином с 1906 г июля 1
Хорунжим с 15 июня 1908 г
со старш. с 14 июня 1907 г
Сотником с 5 октября 1911 г.
со старш. с 14 июня 1911 г.
2. Не участвовал 1. Холост
1. Младший офицер 1-й сотни с 1910 г июля 24 (зачеркнуто) и ниже подписано чернилами от руки Начальником таковой учебной команды с 3-го мая 1913 г.
2. В 1-й сотне (зачеркнуто 1-й) подписано чернилами от руки 6-й (сотни)
3. 1912 г св. Станислава 3 ст. На лицо

Л. 81
Ведомость 1-го Сибирского казачьего Ермака Тимофеевича полка
О прибыли и убыли в офицерском составе и последовавших переменах в служебном положении офицерских чинов за июль 1914 г.
Сотник Борис Владимирович Анненков (младший офицер 1-й сотни) – По случаю мобилизации командирован в распоряжение Атамана 1 военного отдела Сибирского казачьего войска.
Приказ по полку от 19 июля № 200.

Наверное, истина, как всегда, где-то посередине. Без сомнения, у Анненкова был талант руководителя. Но и жестокость его, вряд ли, стоит отрицать. Не зря он был кандидатом (от Николаевской) при выборах атамана СКВ. Его жестокость - это на нынешний взгляд, а тогда, в период практически безвластия в стране, это виделось как необходимая жёсткая дисциплина. И отсутствие жалоб от населения могло запросто быть просто опасением за свою жизнь. Убивали в то время и с той и с другой стороны запросто.

ГончаровЮ.И. пишет:

В альманахе"Белая армия .Белое дело" вышла наша с Н.В.Якимовой статья о генеалогии Атамана Анненкова.

Приобрел этот номер альманаха и с интересом прочитал. Резюме такое: неясностей в родословной и ранней биографии атамана Анненкова меньше не стало.
И, если мне не изменяет память, я кажется читал (в протоколах суда над Анненковым?), что во время семипалатинского процесса в Киеве проживали мать и сестра атамана.