Потанин Григорий Николаевич

[/b] Едва ли читатель знает, где это Кокчетавский уезд. Не многим яснее для него станет, если сказать, что это в Акмолинской области, и разве когда назовешь Киргизскую степь, то он уразумеет, в какую сторону нужно выйти из ворот, направо или налево, чтобы попасть в этот уезд, и у него появятся некоторые представления о пейзаже, о людях этой местности. Но тут выйдет еще хуже, потому что эти представления совсем не будут верны в действительности. Киргизская степь! - значит это что-то плоское, монотонное, серое, скучное, без голубых вод и без зеленого покрова земной поверхности, это край, где задыхаются от пыли, страдают от жажды и утоляют ее из застоявшихся колодезей, - словом, что-то вроде Сахары или Гоби. На самом же деле это край с высокими горами, горными речками и множеством больших пресных озер, покрытый сосновыми борами, березовыми лесами и луговыми степями, - словом, край, благодатный и очень богатый живописными уголками.
Один научный узко специальный вопрос привел меня прошлым летом в этот хорошенький уголок. До города Петропавловска, лежащего на северной границе Кокчетавского уезда доходит железная дорога, от Петропавловска до города Кокчетава приходится ехать на почтовых. После четырехдневного заточения в вагоне мелкие неудобства езды на перекладных в открытом экипаже, то есть в простой тележке, переносишь с удовольствием и в охотку.
Чем более удаляешься на юг от Петропавловска, тем реже становятся березовые колки. Ишимская степь (постепенно) переходит в сухую, которая на отдаленной южной своей окраине превращается в бесплодную пустыню, известную у казахов под названием Проклятой степи (Бетпак-Дала), а у русских под именем Голодной.
От Петропавловска вплоть до Кокчетава - расстояние в семьдесят верст - дорога гладкая, ровная, но станции на две до Кокчетава открывается вид на кокчетавский Кавказ, весь южный горизонт представляется волнистым, прямо на юг видны плоские возвышенности или холмы, налево и направо от них видны синие горы с крутыми профилями, очевидно, скалистые. У подошвы невысоких холмов, которые видны прямо в конце дороги, и расположен небольшой городок Кокчетав, киргизский Владикавказ, подобно кавказскому, киргизский Владикавказ лежит на плоскости, но гора начинается сейчас же за городом, и городской сад находится уже на горе.
Кокчетав едва ли имеет более двух тысяч жителей, весь деревянный, ни одной выдающейся постройки, две церкви и две мечети, из этого уже видно, что половина населения состоит из мусульман, мечети красивее церквей, есть лавочные ряды, в которых торгуют преимущественно татары. Город состоит из двух частей: мещанской слободы и казачьей станицы. Интеллигенция в городе главным образом состоит из казачьих офицеров. Тут есть казачий клуб, казачья (единственная) общественная библиотека; единственная в городе школа для девочек, в которой учатся и мещанские дети, тоже казачья.
Здесь прежде всего я познакомился с казачьим полковником Н. А. Симоновым, о котором я слышал ещё в Петропавловске (мне рекомендовали обратиться к нему за советами). Действительно, я встретил в доме г. Симонова самый теплый прием, г. Симонов направил меня к помощнику уездного начальника г. Делазари, самого начальника в это время в Кокчетаве не было; он уехал в отпуск в Россию. Г. Делазари был со мной очень любезен и оказал мне такие услуги, без которых моя дальнейшая поездка не была бы удачна. Конечной целью ее был аул Валихановых, это казахская семья, с которой я был давно знаком; с одним из братьев Валихановых, Чоканом, давно уже умершим, мы были школьные товарищи; впоследствии я встречался и с другими братьями и их отцом. Мой план на лето был такой: заехать в аул Валихановых, поселиться в нем, если меня примут, и работать.
...Найман в тот же самый день, как мы с ним познакомились, привел в мою квартиру родственников султана Чингиса, по каким-то делам приехавших в Кокчетав. Они сообщили, что Чингис стоит под горой Токты, в 30 верстах oт казачьего селения Бабыка.
...На другой день по выезде из Кокчетава мы добрали до Бабыка. До сих пор мы ехали на земских лошадях, платя установленные прогоны; в Бабыке нужно было нанять вольнонаемных лошадей до аула султана Чингиса, то есть до горы Токты, до которой, по словам бабыкских казаков, оставалось всего верст тридцать. Казаки, как настоящие цивилизованные люди, не дикари какие-нибудь, сумели верно оценить момент: дорога от Петропавловска до Бабыка около 250 верст стоила мне за пару лошадей немного больше восьми рублей; казаки же за провоз меня с моими двумя спутниками до аула Валихановых, т. е. за 30 верст, заломили тоже восемь рублей.
...Летовка Валихановых, т. е. место, где они проводят лето, находится у озера, в 20 верстах к югу от того места на Аккан-Бурлуке, где мы нашли эту семью. Аул уже двинулся с летовки на зимовку, и мы застали его в ходу...
Простояв дня два или три на Аккан-Бурлуке, аул Валихановых двинулся далее на север, по дороге на зимовку, к урочищу Сырымбет, где у султана Чингиса построен большой деревянный дом. Нам пришлось кочевать вместе с аулом, и тут я в первый раз близко познакомился с процессом киргизского кочевания.
...Березовые рощи вдруг обрезались, и мы выехали в сухую степь, которая образует подошву Сырымбета. Гора (предстала) перед нами во весь рост от вершины до подошвы. Мы выехали на какую-то укатанную дорогу, по которой, очевидно, немало проехало телег и тарантасов. Это дорога из Пресновской станицы, которая находится на казачьей линии около города Кургана, в город Атбасар, лежащий в центре Казахской степи. По этой дороге мы быстро домчались до усадьбы султана Чингиса, расположенной под западным мысом горы Сырымбет.
Усадьба султана Чингиса состоит из большого барского дома с тремя флигелями, амбарами и мечетью. ...Усадьба расположена на открытой площадке, над которой с востока возвышается гора Сырымбет, покрытая на этой стороне сосновым лесом, с запада большая березовая роща отделяет усадьбу от большого озера, воды которого видны между стволами берез.
...Сам Чингис Валиевич обучался в русской школе переводчиков в Омске и, следовательно, с детства привык к русским, впоследствии, когда он служил, управлял Кушмурунским округом и занимал должность представителя от киргизского народа при Областном правлении в Омске, он постоянно вел дружбу с самыми интеллигентными русскими чиновниками в Омске, который был центром управления степью, - сначала с чиновником Сотниковым, потом с Гутковскими и Капустиными. Сотников, ориенталист из Казанского университета, влюбился в киргизский народ; каждое дето он приезжал в аул султана Чингиса и в течение нескольких месяцев кочевал вместе с ним по Кушмурунскому округу, жил в киргизской юрте и одевался по-киргизски; по его-то совету Чингис Валиевич отдал своего второго сына, Чокана, учиться в кадетский корпус в Омске. Семейства Капустиных и Гутковских, состоявшие в близком родстве между собою, были центром омской интеллигенции: в этих домах собирались образованные чиновники и молодые офицеры; тут можно было встретить офицера Генерального штаба, художника или чиновника-литератора, ученого путешественника, заехавшего в Омск по дороге в Центральную Азию, или поэта, очутившегося здесь в качестве «невольного странника». Чокан, сын султана Чингиса, был принят в семействе Гутковских как родной сын, и это имело такие последствия, как будто два дома, один русский - Гутковских - и другой киргизский - Валихановых - породнились между собою.
...Наступил день расставания. Для нас с султаном Султангазиным приготовили троечный тарантас, который должен был доставить нас в ближайшее русское селение, в Кривоозерный посёлок.

Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений. т. 4. – Алма-Ата: Наука, 1968. – С. 278-302.

[/b]
По случаю приезда в Омск Г. Н. Потанина 23 мая было созвано чрезвычайное торжественное общее собрание Западносибирского отдела географического общества. Заседание открылось речью председателя отдела полковника Павлова, приветствовавшего Г. Н. Потанина и указавшего на те разнообразные отрасли естественных наук, которые обогатил и пополнил своими работами неутомимый престарелый исследователь Сибири. Затем сказал небольшую прочувствованную речь друг Г. Н. Потанина, член городской управы П. Б. Яшеров. Он указал на то, что Г. Н. Потанин дорог для общества не только как ученый, но главным образом как человек, умеющий заинтересовать наукой окружающих, обладающий ценным даром заставить других полюбить Науку.
По окончании приветственных речей Г. Н. Потанин, выразив благодарность за сердечный прием, сделанный ему обществом, сказал: «Омск - это моя духовная родина, здесь я когда-то с моим покойным другом Чоканом Валихановым впервые начал мечтать о тех трудах, выполнить которые пришлось мне одному, так как бедный друг мой скоро умер, но я уверен, что при исполнении тех задач, которые мы себе намечали, он мог бы создать себе громадное имя. Что касается меня, я сделал все, что мог, не отступая от тех предначертаний, которые мы себе когда-то вместе составили».
В заключение перед членами Отдела и гостями выступили казахский певец и казахский рассказчик.
Заседание собрало много публики. Зал по случаю приезда Г. Н. Потанина был переполнен.

Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений. т. 4. – Алма-Ата: Наука, 1968. – С. 275-276.

[/b] КАЗАХСТАН
Ямышевская крепость (ныне с. Ямышево Павлодарской области) (1835-1836);
Пресновская станица (ныне райцентр Пресновка Северо-Казахстанской обл.) (1836-1841; 1843-1846);
г. Петропавловск (1846);
Семиярская станица (ныне с. Семиярка Восточно-Казахстанской обл.) (1841-1843);
г. Семипалатинск (1852-1854, 1880, 1913);
Семиречье, г. Копал (ныне с. Капал Алматинской обл.), Заилийский Алатау (1853-1854);
Уральская область (г. Уральск и г. Гурьев - ныне Атырау) (1862)
г. Усть-Каменогорск (1863; 1864);
Восточный Казахстан. Озеро Зайсан и Тарбагатай. (1863-1864)
Павлодар (проездом) (1852; 1863; 1913);
Баян-Аул (проездом) (1880; 1913);
Кокчетавский уезд Акмолинской обл. (1895);
Каркаралинский уезд Семипалатинской обл. (1913).

РОССИЯ
г. Омск (1846-1852; 1856-1858; 1862-1864; 1865-1868; 1895; 1913);
Алтай (станицы Антоньевская и Чарышская) (1855);
г. Томск (1858-1859; 1864-1865; 1887; сентябрь 1902-июнь 1920);
Онуфриевский прииск Мариинского уезда (ныне Томская обл.) (1858);
г. Петербург (1859-1862; 1874; 1878; 1880-1883; 1888; 1890- 1892; 1893-1894; 1898; 1900);
Рязанская губерния и г. Калуга (село Верейкино - имение дяди Трунина, брата матери, село Воровое близ Калуги (1860; 1862);
г. Олонец и остров Валаам (ныне Карелия) (1861);
г. Москва (1860; 1871; 1894; 1905);
г. Самара (1862; 1894);
Свеаборгская каторжная тюрьма (ныне г. Суоменлинна, Финляндия) (1868-1871);
Вологодская губерния (г. Никольск и г. Тотьма - Вологодская обл.) (1871-1874);
г. Нижний Новгород (1874; 1894);
Крым (Ялта, Ливадия) (1875);
г. Иркутск (1887; 1890; 1900-1901);
г. Казань (1875; 1894);
Полтавская губерния (Имение Лесевича в Денисовке) (1894);
г. Кяхта Иркутской губернии (ныне Бурятия) (1886; 1893);
г. Красноярск (1902);
г. Барнаул (1902);
г. Бийск (1879).

ЗАРУБЕЖНЫЕ СТРАНЫ
Кругосветное путешествие из Кронштадта (Россия) в Пекин (Китай) через города Карлсруна (Швеция), Плимут (Англия), Гибралтар (Пиренейский пол-в), Неаполь (Италия), Суэцкий канал, Батавия (ныне Джакарта, Индонезия) (1883-1884);
Монголия (1876-1877; 1879);
Китай (1884-1886; 1892-1893; 1899);
Франция (Париж) (1897).

Потанин Г. Н. Избранные сочинения в трех томах. – т. 1. Путешествия, воспоминания, письма. – Павлодар: ТОО НПФ «ЭКО», 2005. – С. 533-534.

[/b]
1. Природные объекты
Ледник им. Г. Н. Потанина - крупнейший долинный ледник на территории Монгольского Алтая (терр. Монгольской Республики), самый длинный в этой горной системе. Расположен на восточном склоне горного массива Табын-Богдо-Ола, в истоках реки Цаган-Гол. Длина ледника от 19 до 20 км, ширина до 2,5 км, высота нижнего края свыше 2000 м. Площадь ледника около 50 кв. км. Спускается ледник с высоты 2900 м, нижняя часть которой покрыта мореной. Получает питание на высоте около 4000 м. Талые воды с ледника поступают в долину реки Кобдо. Открыт В. В. Сапожниковым в 1905 г. и назван в связи с 70-летием со дня рождения именем географа и путешественника Г. Н. Потанина.
Именем Г. Н. Потанина в 1915 г. назван один из главных хребтов горной системы Наньшань, расположенной в китайских провинциях Ганьсу и Циньхай. Эта горная система находится между котловиной Цайдам и пустыней Алашань шириной свыше 300 км. и длиной около 800 км. с наивысшей точкой более 6000 м. В Наньшане основные хребты названы именами Гумбольдта, Риттера, Рихтгофена, Зюсса и Потанина. Сложены в основном из песчаников, сланцев, известняков, имеется около 1000 ледников. Именно эту систему хребтов Наньшаня исследовал при посещении своей экспедицией в 1884-1886 гг. Григорий Николаевич Потанин.
Растения, названные именем Потанина - Береза, инкарвилия, лиственница, ломонос, парнолистник, родендрон и сумах.

2. Географические объекты
Потанино, Потанинка - ныне село в Аксуской сельской зоне (б. Ермаковский р-н). После 1910 года на левом берегу Иртыша, напротив Подстепинской станицы возник казачий выселок, которому в 1915 году дано имя в связи с 80-летим Г. Н. Потанина - Потанинский. В 1924 г. имел поселок 144 двора с населением в 880 чел. С тех пор и существует это название села. В 1932 в селе возник с-з, получивший наименование «Потанинский». В годы освоения целины, многие колхозы, находившиеся по соседству с совхозом, влились в одно хозяйство, ставшие отделениями. Центральная усадьба с-за была перенесена в Айдаколь, а село Потанино стало первым отделением с-за «Потанинский», где в 1985 г. проживало 249 чел.
Улицы имени Потанина - находятся в городах Сибири и Казахстана. В Павлодаре улица имени Потанина существует с 1957 года. Расположена в южной части города между улицами Гагарина и Бестужева, пересекаясь улицами Амангельды, Рылеева и Теплова. Застройка, в основном, одноэтажная, частный сектор (около 60 домов).
Улица им. Г. Потанина имеется в Новосибирске, Иркутске, Омске, Барнауле, Томске и др. городах. Так, улица Потанина в Томске появилась в 1975 г. и находится в северо-восточной части города в частном секторе между железной дорогой и речкой Ушайкой.
Ямышево - родина Г. Н. Потанина. Ныне это село на правом берегу Иртыша, центр Ямышевского сельского округа Лебяжинского р-на Павлодарской области в 57 км к юго-востоку от Павлодара. Расположено на автомагистрали Павлодар-Семипалатинск. Население свыше 1500 человек. Первое поселение возникло в 1715 году как крепость Ямышевская, ставшая опорой царизма в Казахстане в своей колониальной политике. Здесь с 1731 г. действовала таможня, построена ветряная мельница в 1741 г., гостиный двор в 1755 г. и церковь во имя св. Иоанна Богослова в 1781 г. Через Ямышевскую крепость осуществлялась торговля купцов с казахским населением и другими восточными странами. В 1836 г. крепость была упразднена, Ямышево стало казачьим поселком, вошедшим в 1868 г. в Павлодарский уезд. До 1928 г. входил в Крестьянскую волость, затем в Павлодарский р-н Павлодарского округа. С 1939 находится в Лебяжинском р-не. Здесь действовала сначала коммуна, потом колхоз «Красный Луч» и Чернореченская МТС. В 1957 возник совхоз «Кызылкогамский». Недавно в селе построено новое здание средней школы.

3. Государственные учреждения
Именем Г. Н. Потанина назван по Постановлению Совета Министров Казахской ССР от 3 сентября 1959 года Павлодарский областной краеведческий (с 1964 - историко-краеведческий) музей. Музей в Павлодаре был основан по решению Павлодарского облисполкома 20 июня 1942 года, первую экспозицию открыл 5 ноября 1944 года в помещении горпарткабинета по ул. Ленина, 105 (ныне ул. Ленина, 147). Большой вклад в становление и развитие музея внес краевед и фотограф Д. П. Багаев (1884-1958). На базе его фотоколлекций и собранных экспонатов, а также материалов павлодарского отделения «Общества изучения Казахстана» и были созданы первые экспозиции. С 1945 по 1980 музей располагался в купеческом здании Сорокина (ныне здесь находится фондохранилище краеведческого музея), с 1983 - новая экспозиция размещается после 2-х реэкспозиций в бывшем торговом доме А. И. Дерова, являющимся памятником архитектуры республиканского значения. Ныне музей имеет в комплексе 5 исторических зданий - дома Дерова, Сорокина, Филатова и филиалы - Дом-музей Д. П. Багаева, музей песенного творчества им. Майры в доме Рамазанова. Пл. музея свыше 1000 кв. м., число экспонатов осн. фонда превышает 60 тыс. В музее работают отделы: фондов, природы, истории края, этнографии, этнологических исследований, научно-просветительской работы. Имеется научно-краеведческая библиотека с кн. фондом свыше 12 тыс. В экспозиции уникальные экспонаты: скелеты древних животных, скифский котел, предметы казахской утвари и юрта, предметы современности, среди них артиллерийское орудие Героя Советского Союза М. Каирбаева и др.
Именем Г. Н. Потанина названа одна районная библиотека, находящаяся далеко от Иртыша, на территории Вологодской области Российской Федерации.
Ее полное название «Никольская центральная районная библиотека им. Г. Н. Потанина», находящаяся в г. Никольске в двухэтажном доме. Открыта по разрешению Вологодского губернатора 26 августа 1874 года на базе книжной библиотеки учителя И. С. Кубасова. У истоков создания этой библиотеки находился Г. Н. Потанин, который в то время был выслан под полицейский надзор в г. Никольск. Первоначально в библиотеке имелось всего 203 книги. Круг читателей в течение 50 лет был незначителен, книжный фонд не пополнялся. Только после 1924 года началось ее достойное развитие. Совет Министров РСФСР своим Постановлением присвоил этой библиотеке в 1961 году имя Г. Н. Потанина. Ныне в библиотеке свыше 55 тыс. книг, работают клубы по интересам. В редком фонде имеются книги Г. Н. Потанина и о нем, в том числе дарственная книга В. Обручева «Путешествия Потанина» (М., 1953) с таким автографом: «В библиотеку города Никольска Вологодской области, которой присвоено имя Григория Николаевича Потанина, посвятившего свою жизнь изучению природы и населения Восточной Сибири, Монголии, Китая и восточной окраины Тибета. От академика В. А. Обручева, бывшего в экспедиции Г. Н. Потанина в Монголии и Китае 1892-1894 гг. 3 января 1956 года. В. А. Обручев».
Как видно из датировки, академик уже за 5 лет до появления Постановления 1961 года, библиотеку именовал Потанинской и в этом он был прав, а в том же 1956 г. Обручев скончался.
Потанинская средняя общеобразовательная школа, носящая имя уроженца с. Ямышево путешественника Г. Н. Потанина, расположена в с. Черное (Кара-су), где в прошлом располагался совхоз № 23 (потом им. 23-го съезда КПСС). Ныне село входит в Кызыласкерский сельский округ. Школа существует в этом селе с дореволюционных времен. Сначала это была казачья начальная школа, с 1920 г. - школа 1-й ступени. В 1934 г. открыта казахская начальная школа, которые перед войной слились в одну среднюю школу. В 1957 г. школе было присвоено имя Г. Н. Потанина, в 1963 г. школа стала общеобразовательной с контингентом учащихся на 400 человек. В 1980 г. школа получила двухэтажное типовое здание на 960 мест. Ныне в школе обучается свыше 300 учащихся, работает 44 преподавателя, из них 26 имеют высшее образование. В новой Потанинской школе созданы все условия для учебы, имеется компьютерный класс. В школьной библиотеке свыше 6000 книг, из них почти половина - учебники, 30% составляет художественная литература на государственном языке. В 1982 г. в школе установлен бюст Г. Н. Потанина, автором которого является павлодарский скульптор К. Темиргалиев. С 2002 г. действует музей истории села и школы, в котором есть портрет Г. Н. Потанина, фотографии знатных людей, среди них портрет депутата Верховного Совета СССР знатного кукурозовода К. Жапарова и др. экспонаты по истории села, по этнографии казахского народа.

4. Памятники и мемориальные доски
На могиле Г. Н. Потанина с 1920 г. существовал скромный памятник-крест с надписью «Григорий Николаевич Потанин». Могила огорожена деревянной оградкой. Только после 1956 г. томская научная общественность при поддержке городских властей прах ученого перенесли в Университетскую рощу и 25 июня 1957 г. был открыт первый в Сибири памятник Г. Н. Потанину. Он представляет собой усеченный конический пьедестал на квадратном основании с погрудным бюстом ученого. Постамент из искусственного камня, бюст и ниже барельеф из чугуна. Автор памятника томский скульптор Сергей Иванович Данилин.
Бюсты Г. Н. Потанина имеются в Алтайском краевом историко-краеведческом музее, в Потанинской средней школе с. Черное Лебяжинского р-на и в других местах.
Мемориальные доски установлены: в г. Томске на доме № 86 по улице им. Белинского, где жил Г. Н. Потанин; в г. Кяхте Бурятской Республики на доме Лушникова, где останавливался Потанин; в г. Каркаралинске Карагандинской обл. на доме купца Рязанцева, где в 1913 г. останавливался Г. Н. Потанин (ныне здесь находится районная библиотека).

Потанин Г. Н. Избранные сочинения в трех томах. – т. 1. Путешествия, воспоминания, письма. – Павлодар: ТОО НПФ «ЭКО», 2005. – С. 355-385, 504-509.

[/b]
[/b]
[/b]
Ямышево. Его прошлое. Илья Андреевич Потанин.
Sic transit gloria mundi! (Так проходит слава земная!) Эти слова приходят мне на память, когда я вспоминаю о своей родине, т. е. о казачьей станице Ямышевой, на правом берегу Иртыша, на середине между Омском и Семипалатинском (2).
Теперь эта самая захудалая, самая бедная станица на Иртышской казачьей линии, а когда-то, в конце XVIII столетия, это был важный административный и торговый пункт, важнее Омска. Тут жил начальник всей военной линии, простиравшейся от Омска до Усть-Каменогорска. Здесь стоял самый значительный гарнизон; в руках начальника линии были сосредоточены сношения с независимыми кочевниками-киргизами (ныне казахами), или калмыками, земли которых начинались на другом берегу Иртыша. Этот начальник был степным генерал-губернатором XVIII столетия (3).
Ямышево было тогда самым торговым местом на линии; на старом плане этого селения, который я видел в архиве омского областного правления, обозначены гостиный двор и мусульманская мечеть. Тут, вероятно, была татарская или сартская слобода. Это местечко свое торговое значение приобрело очень давно, благодаря тому, что в его окрестностях было богатое соляное озеро. Сюда съезжались жители за солью со всей Западной Сибири: из Тобольска, из Томска, из Алтая и из Киргизской степи. На эти съезды солепромышленников являлись также купцы из отдаленных городов Туркестана из Кашгара и даже из Яркенда, лежащего у северного подножия Тибетских гор.
Синолог отец Палладий (4) напечатал небольшую карту Монголии, которая, по его мнению, была составлена во времена Чингисхана, т. е. в XIII столетии. На этой карте, приблизительно в тех местах, где потом появилось селение Ямышево, прочитаете подпись: ЕМИШИ. Вот, значит, как давно ямышевская ярмарка была известна в Центральной Азии.
Отец мой не жил в Ямышеве; он привез в Ямышево свою жену (5) в дом своего тестя только на короткое время, чтобы дать ей возможность разрешиться от бремени. Ее отец был капитаном крепостной артиллерии. Ямышево в то время уже сильно утратило свой прежний блеск. Главное начальство уже переехало в Омск, но, кажется, офицеры крепостной артиллерии не все были переведены в другие места.
Дед мой носил фамилию Трунин (6), офицеры крепостной артиллерии были выслужившиеся из нижних чинов. Поэтому они не особенно поднимались над уровнем солдатской массы; но так как артиллерия самая грамотная часть армии, то и мой дед интересовался не только одной службой. У моего отца в бумагах я видел листочек, на котором мой дед зарисовал картину ложных солнц, виденную им в Ямышеве. У деда было два брата; все трое, по-видимому, были способные люди; двое дослужились до генеральских чинов, и один из них занимал в Петербурге должность дежурного генерала. В журнале «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», который издавался в Тобольске (7), какой-то Трунин помещал стихотворения; он, может быть, принадлежал к одной фамилии с моим дедом.
Мой дед не сделал военной карьеры, потому что имел большую семью у него было 17 детей, из которых взрослого возраста достигло три сына и шесть дочерей.
Отец был одним из видных офицеров Сибирского казачьего войска (, т. е. того войска, станицы которого тянутся вдоль реки Иртыш. По семейному преданию, наши предки вышли на казачью линию из города Тары.
До 1755 года южная граница Тобольской губернии была открыта для набегов киргиз и других кочевников. В половине XVIII столетия правительство порешило от Омска до Звериноголовской крепости протянуть такую же казачью линию, какая уже существовала от Омска до Усть-Каменогорска. Вместе с тем был сделан клич по городам: в Тюмени, в Тобольске, Таре и др., где были городовые казаки, - не пожелает ли кто переселиться на новую линию. Три казака братья Потанины согласились на переселение. Один из братьев выселился в станицу Подстепную, на Иртыше, а два поселились в Островке, около станицы Пресновской, на так называемой Горькой линии.
Один из братьев назывался Андрей. Его сын Илья, дослуживший до чина сотника, прослыл первым богачом на линии. У него были огромные табуны лошадей и несметное число баранов. Мой отец показывал мне хранившееся в бумагах письмо к моему деду Илье киргизского хана Аблая (9). Отец гордился обладанием этим документом: он думал, что он свидетельствует, в какой степени табуны деда Ильи импонировали киргизской орде. Безграмотный хан приложил к своему письму оттиск своей печати. Печать эта, несомненно, имела вид перстня, у которого, вместо каменной вставки была сердцевидная плоскость с выгравированным именем Аблая. Такую печать коптили на огне и потом притискивали к смоченной бумаге. Мой детский ум был очень заинтригован этим отпечатком копоти. Я инстинктивно сознавал, что за этим отпечатком скрывается сложный мир, во всех подробностях непохожий на русский.
Когда я был мальчиком 8 лет, когда деда Ильи уже не было в живых, его вдова, бабушка Степанида, о его богатстве передавала мне такие факты: иногда он садил свою жену в телегу и возил целый день по степи между березовыми дубровами и колками, чтобы показать ей свои табуны; минуют один колок, выедут на прогалину и увидят косяк лошадей. Бабушка Степанида спрашивает: «Это чей косяк?» - «Наш», - отвечал дед Илья. Едут далее; проедут другой колок, - опять косяк. Опять бабушка спрашивает, чей он, и дед отвечает: «Тоже наш». И так до вечера. По всей степи были рассеяны косяки деда Ильи.
Когда дед Илья умер и три его сына стали делить его скот, то коров и баранов пригнали в Островку; скота было так много, что во двор моего деда он не поместился; дворы у казаков загораживаются больше, в несколько раз просторнее крестьянских. Кроме собственного двора, пришлось еще занять два соседних; а конские табуны и не пригоняли в Островку: их делили в степи.
Мой отец был выдающимся офицером в сибирском казачьем войске. До того времени все казачьи офицеры этого войска были из простых казаков, пожалованные за продолжительную службу в нижних чинах. Теперь это войско снабжается офицерами из омского кадетского корпуса; тогда еще не было. Войсковое казачье училище, которое впоследствии было преобразовано в кадетский корпус, было основано позднее (10).
Примечания к Гл. 1:
1. Отрывки из «Воспоминаний» Г. Н. Потанина взяты из книги «Литературное наследство Сибири», т. 6 - Новосибирск. - 1983. - с. 22-36, 50-57.
2. Г. Н. Потанин родился в станице Ямышевской 22 сентября (ст.) 1835 г.
3. Здесь Потанин, несомненно, имеет ввиду Федора Ивановича Соймонова (1692-1780), сосланного в Сибирь Бироном, потом в 1757 г. назначенного сибирским губернатором. Ф. И. Соймонов, ученый-гидрограф, был честным человеком, он понимал нужды края, укрепил омскую пограничную линию, организовал прокладку тракта через Барабинскую степь и т. п.
4. Отец Палладий (в миру Кафаров Петр Иванович 1817-1878) - китаевед, составитель «Китайско-русского словаря» (Пекин, 1888). Речь идет о его книге «Дорожные заметки на пути в Монголию в 1847 и 1859 гг.», СПб., 1892 (Записки РГО по географии, т. 22, вып. 1)
5. Потанина (урожд. Трунина) Варвара Филлиповна (умерла в 1840 г.)
6. Трунин Филипп - офицер крепостной артиллерии.
7. «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», тобольский журнал, первый в Сибири, издавался с 1789 по 1791 год, в нем опубликовано стихотворение Ивана Трунина - ода, посвященная журналу, тем самым и всей Сибири.
8. Потанин Николай Ильич (1802 - ок. 1860) - хорунжий, потом рядовой казак, с мая 1854 по декабрь 1857 г. служил на золотых приисках своей родственницы Гороховой, был восстановлен в звании после 1855 года.
9. Аблай (Абылай, 1711-1781) - казахский хан, прадед Чокана Валиханова.
10. Войсковое казачье училище учреждено в 1813 г. для подготовки урядников, с 1822 г. при генерал-губернаторе Капцевиче оно стало готовить офицеров из детей казаков, в 1846 г. преобразовано в Сибирский кадетский корпус, куда принимали сыновей казачьих офицеров и чиновников из дворян.

[/b]
[/b]
[/b]
Мой отец и его старший брат Дмитрий (11) поступили в войсковое училище, основанное для казачьих детей, тотчас после его открытия. В самый первый выпуск из училища в офицеры вышли только двое; мой дядя Дмитрий и Толмачев. В следующем году вышло больше офицеров, и в числе их был мой отец.
Для тогдашнего времени карьеру моего отца можно было назвать блестящей. Командующий войсками Западной Сибири генерал Вельяминов (12) дал ему поручение, требовавшее особенных способностей. Так, ему поручалось проводить из Семипалатинска в Кокан(д) посольство кокандского хана.
Перед отправлением в Кокан(д) моего отца подучили маршрутной съемке, и он вел ее во все время своего пути. Он вывез в Омск маршрутную карту и дневник. Товарищ по училищу Толмачев помог ему литературно изложить вывезенные сведения о коканском ханстве, и записка моего отца была напечатана в «Военном журнале» того времени, а впоследствии, в 50-х годах, ориенталистом Савельевым была перепечатана в «Известиях» (13) Географического общества. Затем отца моего посылали проводить другое посольство из того же ханства, которое приводило в дар государю слона, но не было пропущено в Петербург. Отец мой проводил послов и слона до пределов Голодной степи.
Когда в Киргизской степи стали вводить новое административное устройство, по проекту Сперанского (14), когда эта степь была разделена на несколько округов и во главе каждого округа был поставлен русский чиновник, то мой отец был назначен начальником одного из таких округов, именно - Баян-аульского. С образованием Баян-аульского округа в центре его был поставлен военный отряд. Это было начало нынешнего города Баян-аула.
Проезжая на свой пост через Ямышево, отец мой женился на одной из дочерей ямышевского артиллериста. Через год он привез свою жену в Ямышево, чтобы предоставить тестю и теще удовольствие взлелеять первые дни внука.
Заведение в степи нового административного управления вызвало в киргизской массе большое неудовольствие. У киргиз есть своя аристократия, так называемая «белая кость», ак-сюек. Киргизы утверждают, что члены «белой кости», султаны, происходят от Чингисхана: сами киргизы это черная кость - тюрки, но их султаны - монголы.
По степному положению Сперанского, в каждом округе для управления народом был учрежден приказ, составленный из двух русских чиновников. Один из них, старший, был настоящим правителем округа, но председателем приказа, или, как называли его киргизы «дивана», был киргиз, который избирался населением округа. Это была уступка национальному духу киргиз.
Раньше, до подчинения русской власти, киргизы управлялись султанами, поэтому реформатор полагал, что киргизы будут избирать на должность председателя «дивана» лиц султанского звания, как оно в большинстве случаев и было. Султан, избранный в председатели «дивана», получал титул старшего султана, в отличие от других султанов.
Так как положением Сперанского не было поставлено непременным условием, чтобы старшие султаны избирались из султанов, и начали появляться случаи избрания в старшие султаны людей «черной кости» - такие выборы в султанском сословии стали вызывать недовольство против нового порядка. Степь заволновалась.
Во главе недовольных встал султан Сарджан (15). Толпы инсургентов скопились на реке Ишиме, около Акмолов.
Моему отцу было поручено рассеять бунтовщиков. Отец с отрядом казаков напал на шайку Сарджана и разогнал ее, но захватить самого Сарджана в плен ему не удалось. После смерти Сарджана во главе бунта встал его брат Кенисары (16). Бунт продолжался четыре года.
Карьера моего отца окончилась печально. Омская военная администрация нашла нужным выставить заслон от Туркестана. Отряд, составленный из пехоты, казаков и артиллерии под начальством моего отца, был выдвинут южнее реки Ишима. Он был, вытянут в линию, которая на запад упиралась в горы Улу-тау, на востоке кончалась у гор Ак-тау.
Во время командования этим отрядом случился инцидент, который оборвал карьеру моего отца. Отец никогда об этой истории ничего мне не говорил; я его о ней не расспрашивал, и расспрашивать считал для себя запретным и неделикатным. Узнал я некоторые подробности об этой истории только от одного знавшего моего отца словоохотливого человека, который по своему почину рассказал об этом событии, не знаю, насколько верно.
У моего отца был любимец - казак, к которому он относился пристрастно. Многие проступки против дисциплины сходили этому казаку безнаказанно. Однажды будто бы этот любимец отца самовольно взял пехотное ружье, стоявшее в сошках перед палатками пехотных солдат, и ушел с ним на охоту. Там он, будто бы опустил дуло в воду, выстрелил - и ствол ружья был попорчен. Начальник пехоты арестовал казака и, не доложив начальнику отряда, - наказал его. Мой отец рассердился, арестовал часового, который позволил взять ружье из сошки, и тоже наказал. Вышла грубая сцена на открытом воздухе. После перебранки начальники перешли к ручному действию; казаки и пехотинцы бросились защищать своих начальников; дело кончилось междуусобием. Когда толпа успокоилась, мой отец послал гонца в Омск с донесением на командира пехоты, а последний, в свою очередь, послал другого гонца с контрдоносом. Когда страсти поссорившихся утихли, они помирились; послали людей вдогонку за гонцами - вернуть их; но было поздно. Донесения дошли до Омска.
Тогда в Омске было новое начальство. Только что на пост генерал-губернатора приехал князь Горчаков (17). Почему-то он считал сословие казачьих офицеров особенно испорченными и принялся исправлять его, налагая беспощадные кары на провинившихся. Мой отец пал первой жертвой свирепого князя, отец был разжалован из есаулов (чин капитана в казачьих войсках - прим. авторов-сост.) в простые казаки. Друзья моего отца принимали потом меры для восстановления его в чинах, но безуспешно. Они назначили отца в состав экспедиций, которые ходили в степь для усмирения киргизского бунта, поднятого Кенесарой. После каждого такого похода начальник отряда представлял моего отца к прощению и возвращению ему офицерского звания. Таким образом, мой отец совершил четыре или пять длинных походов в киргизскую степь. Во время экспедиции генерала Сильвергельма (18) он, в звании рядового казака, доходил до коканских городов Сузака и Чимкента; за недостатком топографов ему поручено было произвести маршрутную съемку вдоль реки Сарысу, от гор Улутау до ее устья. Барон Сильвергельм представил его к награде, но князь Горчаков остался при прежнем своем решении не щадить казачьих офицеров. Так мой отец и кончил свой обязательный срок службы простым казаком, и только при восшествии на престол Александра II (19) он был особо представлен и получил чин хорунжего в отставке.
Я начал помнить себя только с пяти лет. На пятом году жизни я лишился матери, и я ее не помню. О своей жизни до этого момента я знаю только из рассказов моих родных. Отец рассказывал мне, что, когда мне было полгода, ему пришлось перевозить меня из Ямышева в Пресновск. Это было зимой; он с женой ехал в кошеве; полугодовой ребенок был привязан к подушке. Дорогой ямщик остановил лошадей, разбудил спящего отца (была ночь) и сказал, что ему показалось, будто что-то с воза упало. Подушки с ребенком не оказалось. Испуганные родители бросились назад по дороге и нашли на порядочном расстоянии от кошевы подушку с путешественником, лежащим на ней, носом кверху, и продолжающим спокойно спать. Это было начало моих путешествий. Я начал странствовать на первом году жизни, и самое первое путешествие было единственное, когда мне угрожала смертельная опасность.
Когда умерла моя мать, со мной стала возиться моя кузина. У моего отца была сестра, Мелания Ильинишна, которая была замужем, во втором браке, за казачьим фельдшером. У моего отца в Пресновской станице был свой дом; брат и сестра жили в нем вместе. Старшая дочь Мелании Ильинишны была замужем за доктором Чучкиным, который тоже жил в Пресновске; младшая ее дочь, Прасковья, девица, жила с нами. Вот она-то и заменила мне мою покойную мать. Я ее звал своей мамой и должно быть, любил.
В то время, вероятно, в Пресновске стояла какая-то часть линейной пехоты; в моей памяти остались такие картины, хранившиеся от времен детства. Помню солдата с висящими на животе турецким барабаном; проворные казачата пролазали под барабан и стучали в него. Помню кадки с тестом, которые солдаты месили своими ногами. Нигде этих картин я не мог видеть, кроме Пресновска. Были в Пресновске лазарет и доктор Чучкин. Эта медицина тоже, вероятно, предназначалась для нужд пехоты. Немного позже я помню пустые солдатские казармы, в которые мы, дети, лазили днем, а ночью боялись и далеко обходили их. Если, в самом деле, здесь стояла пехота, то в женихах не было недостатка, и у моей кузины появился жених, линейный офицер Ваныкин. Он часто ходил к нам и любил подразнить меня, угрожая, что он отнимет мою маму. Я его возненавидел.
Однажды он меня расспрашивал, во что я ценю своих родных, что стоит отец, что стоит Мелания Ильинишна, что стоит бабушка Степанида, Очень дорого я ценил бабушку; она была дороже всех других, но когда дело дошло до оценки "мамы", то я задумался. Долго я соображал, во что бы такое оценить ее, что превышало средства поручика Ваныкина; наконец, объявил: две оловянные рыбки. Офицер ушел, и я успокоился, уверенный, что купить мою "маму" он не в состоянии. На следующий же день он принес две блестящие рыбки с раскрашенными красной краской хвостом и плавниками, взял за руки мою "маму" и повел. Я закричал и вцепился в него зубами. После этого он сделался моим врагом, и я был постоянно настороже.
Бабушка очень любила меня и нередко играла со мной. Она была слепая, я ее водил за руку, и она покорно ходила вслед за мной. Однажды я вывел ее из нашего двора на улицу и на площадь, которая была перед нашим домом. Мои кузины увидели в окно, что я увел далеко старушку; то они сели к отворенному окну и следили за нами, чтобы в случае, если предоставлю бабушку ее собственным средствам, вовремя поспеть к ней на помощь. Вдруг они видят, что я бросил старушку и бегу к нашему дому. Они мне кричат в окно: "Зачем бросил бабушку? Беги назад и веди ее сюда" Но я ничего не слушаю; подбежал к окну и требую, чтобы меня сейчас же подняли в комнату. Так как они не хотели меня поднять, то я оставил их, нашел большую палку и спрятался за калиткой у ворот. Дело было в том, что, гуляя с бабушкой по площади, я увидел показавшуюся в дальнем углу площади фигуру поручика Ваныкина, идущего к нам в гости. Я оставил бабушку среди площади и пустился домой, чтобы встретить своего врага с оружием в руках. Когда поручик прошел в ворота, я вывернулся из-за калитки и нанес ему удар по спине изо всей силы.
В конце концов, однако, силы мои оказались слабее противника: «Маму» мою отдали замуж, и поручик увез ее к венцу.
Примечания к гл. 2:
11. Потанин Дмитрий Ильич (ок. 1800 - ок. 1842) - командир казачьего полка Иртышской линии, родной брат отца Потанина.
12. Вельяминов Иван Александрович (1771-1837) - генерал-губернатор Западной Сибири в 1828-1833 гг.
13. Записки о Коканском ханстве хорунжего Потанина (1830). Предисловие и примечания П. С. Савельева. - Вестник РГО, т. 18, 1856. Впервые опубликованы в «Военном журнале», 1831, № 4 и 5. Публикацию 1856 г. ошибочно приписывают Гр. Н. Потанину.
14. Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839) - государственный деятель, в 1819-1821 гг. занимал пост генерал-губернатора в Иркутске, произвел ревизию, выявил чудовищные злоупотребления администрации, ввел новые формы управления краем.
15. Сарджан Касымов, Сартай Ченгисов, казахские султаны выступили против русских войск первыми и погибли ок. 1840 г.
16. Кенесары Касымов (1802-1847) - брат Саржана, казахский хан, возглавил национально-освободительное движение в Казахстане против колониальной политики царизма в 1837-1847 гг. Оно было разгромлено. Кенесары был убит на территории Киргизии.
17. Горчаков Петр Дмитриевич (1775-1868) - генерал-губернатор Западной Сибири с 1836 по 1850 год В 1860 г. Потанин в ж. «Колокол» (л. 72) охарактеризовал его как «человека злого, надменного, самолюбивого» в статье «К характеристике Сибири».
18. Сильвергельм, барон, генерал-майор, опубликовал работу, видимо ему не принадлежащую: «Киргизская степь Западной Сибири».
19. Александр 2-й (1818-1881), российский император с 1855 г.

[/b]
[/b]
Когда это гнусное дело совершилось, разряженную невесту, в белом платье, увезли и я остался без мамы, я залился слезами, Мелания Ильинишна, очень меня любившая, и ее старшая дочь старались меня утешить; старшая кузина схватила меня на руки, стала кружиться со мной, скакать, плясать, напевая песни, но я не унимался. Измученная, она посадила меня среди комнаты и бросила.
Я сначала продолжал плакать, потом нечаянно поднял глаза и увидел под потолком повешенную картинку, изображавшую какую-то битву и над битвой - парящего орла. Я внезапно прекратил плач, произнес: «Ого, орел-то какой!» - и сразу успокоился, пришел в обычное мирное состояние.
Этот анекдот произвел такое впечатление, что потом неоднократно рассказывался в нашей семье, и я передаю его с чужих слов, так как сам ничего не помню.
В то время, как мой отец находился под судом и сидел в тюрьме, умерла моя мать. По окончании суда, после того, как он был разжалован, он отвез меня к дяде Дмитрию, в станицу Семиярскую. Находясь под судом, отец пытался смягчить суровое начальство подарками и все свои табуны употребил на подкуп своих судей, но успеха не достиг. Особенно беспощадным оказался чиновник особых поручений Пиоро. У князя Горчакова было несколько таких жестоких чиновников особых поручений, которых в Омске звали бульдогами. Это были специально «карательные» чиновники, если кто попадал им под руку, положение его было безнадежно.
Отец мой вышел из-под суда совершенно бедняком, а дядя Дмитрий за то же время расплодил свои табуны до 10 тысяч голов. Он обещал отцу продержать меня в своем доме до десятилетнего возраста, приготовить к поступлению в школу, отвезти меня в Петербург и поместить в столичный кадетский корпус. При его богатстве и связях в Омске ему, конечно, удалось бы обойти исключительный закон о казаках.
С переезда в Семиярск я начинаю помнить факты моей жизни, хотя и не в хронологическом порядке, а отрывками, в виде отдельных картин. Так, я запомнил оригинальную семиярскую церковь с двумя колокольнями, которые не примыкают к центральному зданию с куполом, а выстроены в виде отдельных башен, одна к северу, другая к югу от церкви, купол над центральным зданием плоский, и весь ансамбль этого сооружения скорее напоминает мечеть, чем церковь.
Помню, как я с казачатами ходил в поле копать кандык; впрочем, от этой экскурсии у меня осталось в памяти только название этого растения, но образ его в моей голове не сохранился. Не знаю, впрочем, как это случилось, что я попал в компанию казачат. Это был исключительный случай. Большей же частью я в доме дяди жил на положении барчонка, тогда как в Пресновске моя жизнь не отличалась от жизни простых казачат. В Пресновске я большую часть времени проводил на полатях, в избе, наблюдая оттуда, как муж моей тетки Мелании Ильинишны Кирила Корнеич тачал сапоги, - он был сапожник. Он сидел на табуретке против окна, и на лавке, проходившей между ним и окном, были разложены орудия и материалы сапожного ремесла. Днем я бегал по улице и играл с казачатами в бабки.
Два раза в день из нашего двора выгоняли лошадей, штук 10-12, на водопой и часто садили меня верхом на одну из них, как будущего казака, причем выбирали всегда самую смирную лошадь, смирнее коровы.
Дядя мой Дмитрий был женат на сестре томского золотопромышленника Горохова (20). В нашей семье передавали, что жена моего дяди Павла Александровна (21) гнушалась родственников своего мужа, и, вероятно, поэтому не установилось равенства между мной и ее дочерью, моей кузиной Леонтиной, девочкой, которая на год меня была старше. Лена что-нибудь разобьет и свалит на меня, и мне доставалось. Тогда я убегал на конюшню к конюху, который меня утешал, гладил по голове и вытирал мои слезы. Этого я ничего не помню, по последствии, когда я был офицером и жил в киргизской степи, в городе Копале, этот самый конюх пришел ко мне, чтобы напомнить о себе, и рассказал какую он роль сыграл в моей детской жизни.
Проект моего дяди - отправить меня в Петербург - разрушился. Я прожил у дяди только два года. Он простудился и умер. Мой отец должен был взять меня обратно к себе, т. е. перевезти из Семиярской станицы в Пресновскую.
Здесь я опять очутился на полатях и в обществе простых казачат. Меня заставили каждый день ходить в казачью школу. Азбуку к этому времени я уже знал; первый раз за книжку меня посадили еще в Семиярске. Первого своего учителя я совсем не помню, но облик первой книжки остался в памяти, хотя и в смутных чертах. Тогда книжек для первоначального чтения не было, да и вообще детская литература была бедна. Вероятно, после азбуки мой учитель подсунул мне первую попавшуюся книгу. Это, может быть, было какое-нибудь руководство к строительному искусству или фортификации. Я водил по строчкам указкой, разбирал слова правильно, но удивлялся, что ничего не понимал.
В то время Пресновск был штаб-квартирой полка и бригады. Бригадным командиром был полковник Эллизен, а полковым командиром войсковой старшина (майор) Симонов, который очень дружил с моим отцом. Эллизен любил заниматься огородом и цветоводством; он много выписывал огородных семян, при доме, в котором жил, развел огромный огород, а все площадки, которые примыкали к дому были заняты цветниками.
Он пристроил отца к своему огороду. Работа в огороде пришлась очень по вкусу отцу. Он был человек практический, ум его был способен к математическим занятиям. От школьной скамьи в войсковом училище он сохранил тетрадки геометрии и тригонометрии. Он любил математику; помнил то, чему учился в войсковом училище, и уже в возрасте шестидесяти лет не забыл формулу, как высчитывать объем тела и измерять плоскости, - но не был совершенно знаком с гуманитарными науками. Я был удивлен впоследствии, когда мне было пятнадцать лет и когда я узнал, что он ничего не слыхал о поэте Пушкине. Все литературное движение было для него - белая бумага.
В то время, как мы жили в Пресновке, здесь строили новую деревянную церковь. Надзор за постройкой был поручен моему отцу, и он с увлечением отдался этому делу; он чертил планы, разрезы, раскрашивая их. Занятие в огороде для него было подходящее, тем более, чем полковник Эллизен дарил ему семена, и он их сеял в своем собственном огороде.
Когда отец привез меня из Семиярска, Эллизен предложил ему поместить меня в детскую вместе с его детьми. У Эллизен было две дочери, Соня и Лидия, и сын Адоря (Андрей). Отец мой согласился, и я перешел в дом Эллизена. В комнате, где спали Соня и Лидия, поставили и для меня кроватку. С нами вместе в нашей детской спала наша няня Оксана. Она была хохлушка. Полковник Эллизен был женат на дочери генерала Горохова, помещика Харьковской губернии. В приданое за помещичьей дочерью было дано несколько дворовых, две горничных, няня Оксана и ее муж Радзи-баба, служивший кучером.
Только на воскресные дни меня отпускали в отцовский дом; - уводили меня в субботу, вечером, и я на другой день пользовался ласками Меланьи Ильинишны. Она кормила меня вкусными шаньгами, оладьями, блинами. Особенно я любил печенье, которое называлось крестики; своими очертаниями они походили на ордена, которые украшают грудь заслуженных чиновников. Они были привлекательны потому, что в центре их было спрятано варенье.
Вечером меня опять отводили в мой пансион. В доме Эллизена меня переодели: казачью рубашку, с разрезом на горле и с воротником, заменили барской рубашкой, без воротника, с открытыми плечами.
В доме Эллизен я прожил три года. Я был взят в этот дом, главным образом, в качестве компаньона Адоре, но он был на два года моложе меня, и потому я оказался больше подходящим в сверстники девочкам; я был на полгода младше Сони и на полгода старше Лидии, так что одно время я был ровесником Соне, потом отставал от нее, тут меня догоняла Лидия.
Для обучения детей Эллизены пригласили казачьего учителя Велижанина. Мы садились рядом с ним вокруг небольшого стола и учились арифметике и русскому языку, а Соня, кроме того, проходила и географию. Так я очутился на общем положении с детьми барского семейства, т. е. очутился на исключительном положении сравнительно с детьми других казачьих офицеров. Следует заметить, что в этом доме я был окружен не только другой, необычной для казаков, домашней обстановкой, но и жить мне пришлось другой духовной жизнью. В этой жизни было много черт помещичьего быта, а иногда нам казалось, что мы живем в немецкой семье.
Кроме занятий в классной комнате, у нас были и внешкольные занятия; этим я выгодно отличался от других казачат. "Полковница", - так я привык называть во время моего детства мать этого семейства, - выписывала для своих девочек детский журнал "Звездочку" (22), который тогда издавала Ишимова; и у Сони и у Лидии была у каждой своя полочка над кроватью для детских книг. Всякий месяц для них был праздник, когда с почты получалась новая книжка-журнал. Очень часто полковница собирала детей вокруг своей кровати, на которой она любила проводить послеобеденное время, лежа на пуховой пышной перине. Одна из девочек читает какой-нибудь рассказ из "Звездочки", остальные дети слушают.
От этого времени у меня сохранился в памяти рассказ о печальных скитаниях по болотам бедного английского короля Альфреда Великого, лишенного трона. В полковнице билась жилка пропаганды. Она не только заботилась увеличить умственные запасы наших маленьких детских голов, но делала иногда пропагандистские набеги и на взрослую среду. Съездив как-то погостить в Омск, она навезла оттуда интересных и занимательных книг и стала собирать у себя по вечерам местных дам. Женское общество в Пресновске было очень маленькое. Жена казачьего полкового командира Симонова, две сестры казачки, жившие при своем брате офицере, одна вдова, другая старая девица, молоденькая жена полкового доктора Войткевича и ее мать Роза Ивановна, седенькая польская дама, вечно в чепчике и с вязанием в руках - вот и все общество нашей станицы. Полковница опускалась в глубокое мягкое кресло и, усадив вокруг себя гостей, развертывала книгу. Девочки размещались по стульям около матери, а мы, мальчики, валялись и барахтались на ковре у ее ног.
Только лет пять спустя после того, когда я уже был в кадетском корпусе, я сделал открытие, что это были за забавные книги, привезенные в Пресновск из Омска: это было Полное собрание сочинений Гоголя (23). Самое содержание этих сочинений не задержалось в моей памяти: как будто какая-то губка тотчас смывала с моей памяти отдельные фразы, которые на нее ложились, но в ней хорошо сохранились картинки, созданные живым детским воображением под влиянием чтения. Детская голова выпустила из памяти все диалоги, произнесенные Хлестаковым в то время, когда он сидел в трактире без денег и голодный, но зато моя детская фантазия живо создала обстановку, в которой находился Хлестаков. Она оклеила комнату желтыми обоями, разукрасила их узорами до мельчайших подробностей, вероятно, позаимствовав материал из ситцев и других материй, виденных раньше. Все это, и подлинные строки Гоголя, и комната, созданная моим воображением, улетучилось из моей памяти, но впоследствии, когда сочинения Гоголя попали в мои руки, тщательно забытое вдруг живо проснулось в моей памяти.
Дошедши до одного места, я вдруг подумал: "Да это знакомая комната! Я уже в ней был. Это те самые желтенькие обои, те же самые цветочки, которые я видел в детстве!" Воскресли в памяти не речи Хлестакова и Осипа, а только то, что было сказано моим собственным детским творчеством.
Кроме "Ревизора", полковница привезла из Омска и "Мертвые души". И об этом я сужу, как и в предыдущем случае, по одной частной картине, возбудившей работу моего воображения. Рассказ о контрабандном провозе тюля и блонд (особый сорт шелковых кружев) заставил меня тотчас представить себе стадо баранов, переходящих западную границу Польши, навьюченных дорогим товаром в обшитых сверху шкурами шерстью вверх. "Знакомое место", - подумал я, прочитав его у Гоголя.
Примечания к гл. 3:
20. Горохов Философ Александрович (1796 - ок. 1860) - томский чиновник, затем сибирский золотопромышленник, его сестра Павла Александровна была женой Дмитрия Ильича Потанина.
21. Эллизен Мария Павловна, жена Карла Мориса Эллизена, полковника, командира пограничного отряда крепости Пресногорьковской, Потанин считал ее своей «духовной матерью».
22. «Звездочка» (1842-1863) - детский журнал «для благородных воспитанников институтов ее Императорского Величества», религиозно-монархического содержания, издаваемой А.О. Ишимовой. Был закрыт в годы революционной ситуации 60-х гг.
23. Если учесть, что Эллизены уехали из Пресновска в 1846 г., то привозила и читала детям Мария Павловна первое собрание сочинений Н. В. Гоголя (тт. 1-4, СПб, 1842).
24. Л. H. Толстой в башкирских степях был в мае-июле 1862 года, ездил на кумыс, так как опасался туберкулеза (его братья Дмитрий и Николай умерли от этой болезни); «Цветок засохший, безуханный...» первая строка стихотворения А. С. Пушкина.

[/b]
[/b]
Сам полковник в нашу духовную жизнь совсем не вмешивался. Его значение для нас ограничивалась пределами внешней обстановки. Он любил хороший стол и цветы. За столом у нас появлялись изысканные блюда. Каждый год с Ирбитской ярмарки наш дом получал кучу разных приправ для кушаний. Иногда нам подавались каштаны, кукуруза и другие деликатесы. Поваренная книга была его настольной литературой. Иногда он угощал нас новым блюдом, приготовленным им самим по только что прочитанному рецепту. Однажды он нас заставил расхлебать суп «заблудшегося короля». Какой-то французский или немецкий король, бывший на охоте, заблудился в лесу со своей свитой. Нашедши хижину лесника, охотники решились устроиться в ней на ночлег. Король был голоден, а у лесника запасы были скудны; кроме хлеба - ничего. Обошлись тем, что случилось под рукой, и, благодаря остроумию и находчивости, создали суп, который, по крайней мере, можно было есть. Опыт был повторен полковником за нашим столом, и мы получили по тарелке супа, в котором мясо было заменено гренками. В летние жары полковник всегда сам приготовлял очень вкусную ботвинью, для которой иногда с реки Ишим, за 250 верст, (здесь неточно, до Ишима от Пресновска всего около 100 верст, а не 250 - прим. авторов-сост.) доставлялись раки.
Очень много было у нас цветов. Мы жили в одноэтажном длинном доме. В правом крыле главного посада выходили окна кабинета; на левом находилась половина полковницы. Перед окнами этого посада поднимались 2-3 ствола берез, за березами - густая роща вишневых кустов. Все свободное пространство между деревьями и роще было занято цветниками, за которыми ухаживал сам полковник. Он превращал цветники в орнаменты, снабжал их греческим рисунком, превращал их в буквы и письмена. Это цветоводство не осталось бесследным для моего детства. Может быть, ему я отчасти обязан своими симпатиями к естественным наукам. Огромное количество форм растительного царства залегало тогда в моей памяти. Особенно мне казалось занимательным сравнивать формы плодов и семян растений. Может быть, тогда уже во мне зарождался ботаник.
Растительность Горькой линии, на которой стоит Пресновск не из богатых. В те времена хлебопашество здесь было не так сильно развито, и ишимские степи, прилегающие к Горькой линии с севера, состояли исключительно из целины. Я помню, семья Эллизен из Пресновска ездила на реку Ишим на купальный сезон, старшие в семействе приходили в восторг от степей, покрытых сплошь цветами. Они говорили, что здесь ковер одного цвета беспрестанно сменяется ковром другого. Но эти цветущие поля все-таки далеко уступали по богатству форм Алтаю, который считается самым богатым по флоре Сибири.
Моя детская память хорошо сохранила формы двух растений пресновской флоры. Во-первых, это кремовая скабиоза, растение, довольно распространенное и в Европейской России, и в Восточной Сибири. Меня очень заинтриговали вычурные лепестки этого цветка, делающие его похожим на шапочку или дамский головной убор, покрытый кружевами. Другое растение - Verbascum phenicebum, это очень красивое, стройное и симметричное растение; нижняя часть его снабжена листьями; от верхней половины идут горизонтальные цветоножки, которые внизу длиннее, вверху короче; внизу цветы уже распустились, а вверху еще в бутонах. Особенную симпатию я питал к бутонам этого растения; они не конические, вытянутые, как у розы, а приплюснутые. Они мне всегда напоминали те дамские швейные подушечки, покрытые нежной атласной материей малинового цвета, в которые втыкаются иголки и булавки. Эти два растения свидетельствуют, что я в те времена уже начал приглядываться к составным частям цветов и их подробностям. Последнее растение на востоке не доходит до Оби, но около Пресновска растет обильно и на западе распространено через всю Оренбургскую степь до Самары. Когда граф Толстой пил кумыс в самарских степях, на границе с землями Уральского казачьего войска, он видел тут этот цветок, и он ему очень понравился. В зрелые годы, просматривая листы своей детской памяти, я находил между ними этот «Вербаскум», «цветок засохший, безуханный» (24); другим таким же засушенным цветком была скабиоза; они всегда меня возвращали от настоящей действительности к годам моего детства.
Степи, окружающие Пресновск, ровные, гладкие, совершенно горизонтальные, утомляли бы своим однообразием, если бы их не оживляли березовые «дубровы» и березовые «колки». Путешественник Миддендорф об этих «дубровах» и «колках», которые распространяются на всю Барабинскую степь, говорит, что их абрисы сменяются перед глазами путника как в калейдоскопе, и эта замена одной картины другой занимает его в течение всего дня.
Линия называется Горькой потому, что большинство здешних вод горько-соленые. На всем протяжении от Ишима до Тобола около 250 верст, проточной воды нет. Воду берут из колодцев или озер, которые, в отличие от горько-соленых, называются «питными».
Пресновск также стоит на берегу небольшого «питного» озера. На одно «питное» озеро здесь приходится десяток горько-соленых. Эти последние представляют большую неприятность для местного населения. В их сточной воде загнивают растительные остатки, и, когда ветер разволнует воду озера и подымает лежащую на дне его гниль, сероводородные газы освобождаются и разносятся по окрестностям. Бывало, по целым суткам некуда было спрятаться в Пресновске от запаха тухлых яиц.
Припоминая теперь полковницу, я нахожу, что она была для того времени редкостной воспитательницей, хотя конечно, в ее программе определенного параграфа об эстетике не было. Мои эстетические воззрения складывались под влиянием цветников и других увлечений немецкого офицера-цветовода.
Не помню также, чтобы в программе значился пункт религии. Вероятно, старшими нам делались в этом отношении надлежащие внушения, но все это основательно забыто. Сохранились в памяти только те радостные минуты, которые в нас оставили церковные праздники. Религиозные фибры наших сердец питались помпой этих праздников. Наилучшие воспоминания связаны с теми из них, которые бывают летом. Особенно мы любили Троицу. С этим праздником не соединено никакое обжорство, вроде пасхального. Этот праздник бескорыстный, бесплотный, воистину - детский праздник. Он напоминает о себе не куличами, не курчавыми масляными барашками с восковыми позолоченными рожками, а ароматом срезанных березок. Троицын день венчался демонстрацией религиозного чувства офицера-цветовода. Он нарезывал полную корзину цветов и посылал ее в церковь. У правого клироса ставился аналой, и положенный на него крест утопал в живых цветах.
В доме моего отца, как было сказано выше, с ним вместе жила его сестра Меланья Ильинишна и вела его домашность. Она была за вторым мужем, первый ее муж был человек с кокардой, и потому две дочери, которых она от него имела, выросли на положении казачьих барышень. Мелания Ильинишна носилась со мной как с писаной торбой. Когда я капризничал и поднимал рев, она хватала меня на руки, качала в воздухе и приговаривала «Полубочье мое, с золотом!» Тогда ее муж Кирила Корнеич иронизировал над ней и перефразировал ее слова «Полубочье с крошевом*». Кроме тетки и отца, у меня было две бабушки, жившие в том же доме. Одна из них бабушка Степанида, другая бабушка Хлебникова. Как последняя приходилась мне родней, я, может быть, совсем и не знал, но, кажется, она была все-таки близкая родственница. От этих двух представительниц самого старого поколения очень мало дошло до меня преданий. Бабушка Степанида рассказывала, что она помнила время Пугача (25); ей было 12 лет, и она жила в то время в Островке, когда весь этот край был напуган слухами, что с запада, из Оренбургской губернии, идет на Курган со своей ордой Пугач. Деревни и казачьи селения волновались и с ужасом ждали мятежников. Однако Пугач до Кургана не дошел. Потом она рассказывала об армейских полках, которые прежде (до 1812 года) стояли в Сибири. Это воинство оставило по себе тяжелую память своими насилиями над местным населением. Один из полков назывался ширванским, по имени кавказского города Ширвань; но сибирские крестьяне переделали название в «уши - рванский» и, кажется распространили эту кличку на все армейские полки, стоявшие в Сибири. Еще бабушка моя помнила, как она познакомилась первый раз с самоваром. В то время она была уже замужем и жила с мужем в Островке. Они только что пристроили к своей избе новую избу, но сруб еще не был прикрыт, и окна не вставлены. В Островку приехал какой-то генерал. Квартира ему была отведена в доме бабушки. Генеральский денщик поставил самовар, налил в него воды, насыпал горячих углей и выставил машину в новую избу. В его отсутствие бабушка увидела машину, заинтересовалась, начала трогать ее части и сделала открытие - повернула кран, и полилась вода. Но привести машину в прежнее положение никак не могла. Вертит кран направо и налево, вода все бежит. Бабушка в отчаянии бросилась в чистую комнату к генералу с криком: «Грех случился, я изломала вашу машину!» На крик прибежал денщик и вмиг поправил дело. Моей бабушке, вероятно, было в то время около 20 или 23 лет; следовательно, самовары впервые появились в Курганском уезде в 80-х годах XVIII столетия.
Нужно еще рассказать о двух девицах, живших в нашем доме в качестве прислуг, это были две «калмычки», Авдотья и Вера. "Калмычками" называли на Горькой и Иртышской линиях купленных в рабство у киргиз девочек. Под «калмычками» местное население разумело сначала калмычек, т. е. детей калмыцкого народа; киргизы (казахи) делали набеги на соседних с ними калмыков, брали в плен мальчиков и девочек и продавали русским на линии. Таким образом, в Западной Сибири появился значительный контингент рабов, который был уничтожен Сперанским в 20-х годах XIX столетия (26).
Наши Авдотья и Вера были не калмычки, а киргизки (казашки). В киргизской степи случился сильный голод; люди умирали, особенно дети; киргизы выезжали на линию и обменивали детей на муку. Таким образом, мой дед сделался рабовладельцем. Девочки были крещены по обыкновению (Вера была крестницей моего отца), выросли в нашем доме; по смерти же деда Авдотья досталась Мелании Ильинишне, а Вера - отцу. Печальная участь постигла обеих, особенно Авдотью. Мелания Ильинишна не любила девочку и беспрестанно ее била. Я был свидетелем тяжелых сцен. Мелания Ильинишна гонялась за несчастной девочкой с ухватом или сковородником с криком: «Убью!», а Авдотья с плачем металась по избе, стараясь спрятаться под лавку или кровать. По разбитому ее лицу текла кровь. Она вечно ходила в коростах. Однажды она показала голову; под волосами у ней не было неразбитого места. Она была тщедушная и, вероятно, загнанная побоями в чахотку, умерла от этой болезни вскоре после того, как меня увезли из Пресновска в Омск. Участь Верочки была легче. Отец мой вывез ее в Омск, и она вышла замуж за солдата, но счастлива тоже не была. Сколько было таких загубленных жизней в Западной Сибири!

*Полубочье - посудина, а крошево это кислая капуста, заквашенная в полубочье.
Примечание к гл. 4:
25. Пугачев Емельян Иванович (1742-1775) - руководитель крестьянского восстания в 1773-1775 гг. В Западной Сибири действовали отряды восставших в районах Тюмени, Кургана и Туринска.
26. Реформы Сперанского не уничтожили полностью рабство, закабаление людей процветало и позднее, но в другой форме для лиц среднеазиатских национальностей.

[/b]
[/b] Я вышел из кадетского корпуса в 1852 г. Это был один из самых больших выпусков: он состоял из 50 офицеров, в том числе одних казаков до 20-ти человек. Это был первый выпуск, в котором все офицеры всецело были обязаны всем своим воспитанием пореформенному режиму. Три офицера из выпуска, Маслосов (27), Лаптев и я, записались в 8-й казачий полк. Маслосов и Лаптев были уроженцы этого полка. Маслосов по прибытии в полк, т. е. в Семипалатинск, тотчас был назначен полковым адъютантом, а я и Лаптев остались в строю. Служебные обязанности наши были несложны; изредка нас призывали в манеж учиться верховой езде, да на балах полковой командир Мессарош (28) заставлял нас танцевать с дамами. В ближайшую же весну я и Лаптев назначены были в отряд, в Киргизскую степь. Мой отец получил от Панкова, адъютанта атамана казачьего войска, письмо, в котором он успокаивал отца и просил не смущаться таким распоряжением начальства, потому что отряд имеет важное назначение - занять новую территорию в Киргизской степи, и участвующие в экспедиции офицеры ничего не потеряют. В Семипалатинске были сформированы две сотни из казаков 7-го (29) и 8-го полков. Они должны быть отправляться в Копал, городок, расположенный в Семиречье. По присоединении к отряду роты солдат и конной батареи он должен был двинуться далее на юг, перейти реку Или и достигнуть подошвы Тянь-Шаня. Так как этот отряд положил начало городу Верному, то я распространяюсь здесь об этом эпизоде из моей жизни поподробнее.
От Семипалатинска до Копала нашему отряду предстояло пройти 700 верст. Поход имел вид приятной прогулки. С каждым переходом подвигались на юг и углублялись в степь, характер которой становился все типичнее и типичнее. Мы миновали горы Аркат, которые оставляют о себе память своими романтическими очертаниями, потом другие горы Арганаты, с вершины которых, сказали нам, на крайнем западе видны воды озера Балхаш. Заметнее прежнего на нас пахнуло югом, когда мы достигли берегов р. Лепсы. На ночлег мы расположились в лесу, состоявшем из деревьев, о которых я прежде только слышал от отца; дерево это называется по-киргизски «джигда». Его длинные, как у ивы, листья, такие же серо-зеленые, дают очень мало тени и заставляют чувствовать себя пришельцем в этой стране, лишенным уюта тени, бросаемой родными деревьями.
В то же время на всем протяжении от Семипалатинска до Копала было всего одно только населенное место - бедная казачья станица, построенная на берегу р. Аягуз. На всем остальном пространстве от Семипалатинска до р. Лепсы мы ночевали у колодцев, часто наполненных горькой и протухшей водой. Только к югу от Лепсы начали встречаться реки.
Копал расположен близ подошвы снежного хребта Алатау. Местность, на которой он лежит, отгорожена от Балхашской низменности второстепенным хребтом, так что с равнины, по которой протекают реки Лепса, Саркан и др., чтобы попасть в Копал, нужно подняться на его уровень по крутому ущелью. Впоследствии был найден более удобный путь через этот хребет, но мы еще поднимались по старой дороге, по ущелью Кисык-Ауз (Кривой рот).
В Копале мы должны были простоять целый месяц в ожидании приезда генерал-губернатора Гасфорда, который хотел сделать нам перед выступлением смотр и лично благословить нас в дальнейший путь.
Месяц ожидания нам не показался скучным. Для северянина из-под Омска и Петропавловска в этом теплом Семиречье все было очень ново. Горы со снежными вершинами, горные пенящиеся воды, стремнины и ущелья «кремнистый путь» - все это говорило, что находишься где-то далеко от березовых колков и от русских деревень, в какой-то далекой, очаровательной стране, похожей на тот поэтический мир, о котором так много наговорили русскому читателю Пушкин и Лермонтов.
Около г. Копала в речку Копал впадает ручей Тамчи-Булак (тамчи - капля, булак - ручей, ключ). Ручей этот берет начало по самой средине города, в нескольких десятках сажен от городской церкви. Начало его лежит в глубоком овраге с отвесными скалами. Отвесные стены оврага образуют цирк или колодец, из стен которого со всех сторон сочится и тысячами капель падает на дно оврага холодная прозрачная вода. Можно ли было ожидать подобной картины на прозаической почве Горькой линии?
Отряд наш в составе пехотной роты, двух казачьих сотен и конной батареи был поставлен под начальство полковника Перемышльского. Приехал Гасфорд, сделал смотр и отпустил нас.
Примечания к ч. 3. гл. 1:
27. Маслосов (ок.1835 - ?) - хорунжий, адъютант командира 8-го казачьего полка.
28. Мессарош - полковник, командир 8-го линейного казачьего полка.
29. 7-й казачий линейный полк стоял тогда в Коряковской станице (ныне г. Павлодар)

[/b]
[/b]
Перемышльский (30) занимал должность пристава при Большой орде киргиз (Казахский Старший Жуз) и жил постоянно в Копале. Эта должность была учреждена незадолго перед нашей экспедицией. Первым приставом был барон Врангель (31) Перемышльский был по счету вторым приставом.
Экспедиция Перемышльского была уже второй попыткой занять Заилийский край. За год перед тем была отправлена туда экспедиция под начальством полковника Гудковского (32). Гудковский с русским отрядом переправился через р. Или и поднялся немного вверх по р. Каскелену, но был окружен толпой киргиз под предводительством Тоучубека (33). Киргизы начали неприязненные действия против русского отряда; силы киргизов превосходили русский отряд, и Гудковский должен был, отстреливаясь, отступить к берегам Или; благополучно переправившись через реку, он ушел в Копал (34).
Прощаясь с Перемышльским, Гасфорд передал ему написанный на бумаге приказ - осмотреть неизвестный край, выбрать место для постоянного пункта и возвратиться на север, но на словах сказал ему, чтобы он непременно остался на южной стороне Или на зимовку; генерал дал понять Перемышльскому, что если он не исполнит последнего приказания, то потеряет расположение генерала. Я об этом слышал от тогдашнего русского консула Захарова (35) в Кульдже. Я в то время отвозил консулу жалованье. Когда я рассказывал ему о нашей уже совершившейся тогда экспедиции, Захаров передал мне, что коварное поведение Гасфорда очень беспокоило Перемышльского и, уезжая из Копала, он написал кульджинскому консулу письмо, в котором просил, если в случае неудачи экспедиции его, Перемышльского, будут обвинять в самовольном зазимовании за Илей, принять меры к его оправданию.
До реки Или мы дошли без всяких приключений. Большей частью шли по пустынной стране. Только в долине реки Каратала мы нашли киргизские аулы. Несколько сот юрт было разбросано по дну долины. Было множество людей и скота.
Реку перешли вброд. Это было очень дружелюбно настроенное к нам население, принадлежавшее к составу Большой орды. Вожаком к нашему отряду Перемышльский пригласил киргиза Булека, который и вел дипломатические сношения с туземным населением. От Каратала до Или мы более не видели киргиз.
Для переправы через Или отряд привел лодки. Был устроен паром. Началась переправа артиллерийских орудий, людей и багажа. Лошадей переправили вплавь. Для этого два, три казака, раздетые донага, сели верхом на лошадей и бросились в реку. Весь табун, подгоняемый сзади, пустился в воду вслед за пловцами. Интересно было смотреть на плывущий табун с противоположного берега. Лошади плыли тесной гурьбой, тела их были целиком погружены в воду, из которой виднелись только гривы. Все лошади не переставая, фыркали. На противоположном берегу стояла толпа киргиз верхом на лошадях, перевезенных на пароме, киргизы кричали: «Кройт! Кройт!» Это междометие должно было ободрить плывущих животных. Все это оживляло берега пустынной реки. Когда табун приблизился к противоположному берегу Или, к фырканью и крикам «Кройт!» присоединились еще новые звуки от плещущей вокруг животных воды, которые раньше не были слышны. Когда переправа кончилась, северный берег затих. Река в этом месте совершенно безлесна, и берега ее неуютны. Только на северном берегу виднелось одинокое дерево, которое еще больше подчеркивало пустынность этой картины.
Перемышльский отделил отряд в 20 казаков и оставил его под начальством хорунжего Лаптева для охраны наших перевозочных средств. С остальными частями он двинулся дальше, к подошве Тянь-Шаня, который протянулся перед нашими глазами по всему южному горизонту. Мы увидели его за несколько дней до Или, не доходя до нее 200 верст.
От южного берега Или до подошвы Тянь-Шаня, который крутой стеной подымается над Илийской равниной, 60 верст ровной, как скатерть, дороги. Над срединой гребня хребта, во всю длину усаженного снежными горами, возвышается один пик выше других. С северного склона этого пика течет р. Талгар. Наш отряд подошел к подошве Тянь-Шаня западнее Талгара, к тому месту, где вытекает из хребта речка Алматы. Еще западнее, на берегах р. Каскелена, уже начали собираться заилийские киргизы на народное вече, которое должно было решить, принять ли нас в дреколья или с распростертыми объятиями. Народное собрание разделилось на два лагеря. Одна партия с Тоучубеком во главе советовала прогнать нас за Или, как в предыдущем году был прогнан Гутковский. Другая партия склонялась к мирному разрешению вопроса. Во главе этой последней стоял влиятельный киргиз Диканбай (36), которого киргизы звали часто ласкательно-уменьшительным именем Дикеке. На другой или третий день после нашего прибытия судьба наша была решена. Партия Диканбая восторжествовала. Тоучубек со своими друзьями принужден был удалиться за хребет, отделяющий долину Или от долины р. Чу, а в наш лагерь вслед за тем стали приходить с киргизского веча верблюды, навьюченные «сабами» с кумысом. Наш лагерь оживился. К нам постоянно приезжали гости-киргизы, некоторые из них становились нашими «тамырами», т. е. друзьями. Кумыса было так много, что каждому казаку досталось по чашке.
Перемышльский не остался на зимовку на р. Алматы: он выбрал долину реки Иссык, которая вытекает из хребта восточнее Талгара. Здесь мы стали готовиться к перезимовке. Прежде всего навозили бревен из гор и построили два домика. Один под лазарет, другой под квартиру начальника отряда. Для офицеров, солдат и казаков вырыты были землянки. До начала зимы было еще далеко, и мы имели достаточно времени насладиться теплом этого благоговейного края и картинами его природы. Кругом нашего стана зрели верненские яблоки, а на горных скатах ущелья росли абрикосовые растения.
Узнав, что в вершинах р. Иссыка есть высокий водопад, небольшая компания поехала полюбоваться на него. Следуя по левому берегу, мы въехали в ущелье, местами приходилось с трудом пробираться между отвесной скалой и бурливым течением реки. Наконец, мы увидели водопад во всю его высоту, но перегородившая наш путь скала не позволила нам достигнуть до его подошвы. Только издали мы полюбовались на него. Узкая долина, которой мы ехали, впереди оказалась прегражденной кручей в несколько десятков сажен высоты; эта, замыкающая долину стена имела вид треугольника, обращенного вершиной вниз; бока треугольника образованы профилями правого и левого скатов долины. Эти скаты покрыты лесом; но по круче, замыкающей долину, разбросаны только абрикосовые деревья. На гребень этой кручи выбежал густым фронтом еловый лес, который, вероятно, покрывает противоположный скат. Струи водопада скользят вдоль пазухи, образуемой тем боком долины, по которому мы ехали, и перегораживающий долину стеной. Так как мы могли рассматривать водопад только издали, то были не в состоянии различить в нем отдельных струй; водопад нам представлялся белой завесой, опущенной с горы, или белым полотном, лежащим без движения на поверхности горы. Это напоминает киргизам дверь юрты, которая делается в виде войлочного лоскута, висящего перед отверстием, как штора. Дверь по-киргизски «исык», отсюда и название реки.
Потом, в ближайшую весну, я еще раз посетил этот водопад. Воды было тогда в реке мало, так как была ранняя весна, и мы могли легко переходить с одного берега на другой в местах непроходимых приторов, и таким образом подошли вплоть к самой подошве водопада. Ложе водопада оказалось сухим. Ни одна капля не скатывалась с его ступеней. Карабкаясь с камня на камень, мы по ложу водопада добрались до самой его вершины. Местами русло водопада перегораживали колоды деревьев, снесенные водой. С вершины водопада нам открылся вид на прелестное небольшое озеро изумрудного цвета. Оно уже очистилось от льда. Уровень его был на 2-3 аршина ниже вершины водопада. Когда снега в горах растают, вода в озере, поднявшись, начинает переливаться через порог, отделяющий его от русла водопада. Мы обошли озеро с правой стороны и нашли там ущелье, которое нас вывело к другому озеру. Это последнее было больше (до 2-х верст длины) и еще покрыто льдом. Скаты высоких гор, окружающих его, были сплошь покрыты снегом. Ущелье, соединяющее два озера, очень узко и мрачно, потому что заросло густым хвойным лесом. Дно его покрыто сухим руслом, по которому летом бежит соединяющий озера поток. Оно хаотически завалено буреломом.
Вечные снега на горах, бурные потоки, зеленые альпийские озера, дикорастущие фруктовые деревья, густые травы, у которых путается лошадиная нога, теплые ночи, киргизские красавицы, у которых едва скрывают наготу кисейные покровы, - все это из Заилийского края делает для нас, сибиряков, «прекрасное далеко», без которого не может обойтись в мечтах северная нация. Для англичан, немцев, имеет притягательную силу край, где цветут лимонные деревья, где мул в тумане прокладывает свой путь и где дракон выводит своих детенышей в ущелье. Поэзия Пушкина и Лермонтова заставила русских людей мечтать о жаркой долине Дагестана, о башне царицы Тамары, о Бахчисарайском фонтане. Когда я очутился в Заилийском крае, я почувствовал, что он имеет такие же права на внимание северных поэтов, как Италия, Кавказ и Крым.
Кроме казачьих и пехотных офицеров, в состав нашей исыкской интеллигенции входили еще доктор, молодой поляк Лесневский (37), военный инженер, фамилию которого я забыл, и переводчик киргизского языка Бардашов; в последнем заключалась вся канцелярия начальника отряда. О полковнике Перемышльском говорили, что он был побочный сын князя П. Д. Горчакова, бывшего до Гасфорда генерал-губернатором Западной Сибири, и что он сначала кончил курс в московском университете и потом поступил на военную службу, в университете он написал курсовое сочинение, в котором разошелся с реакционными взглядами своего профессора Каченовского (38). Служа в Копале приставом при Большой Орде, он выписывал «Современник» (39) и, я думаю, по собственному своему выбору, а не по чужой рекомендации. Это был очень симпатичный, гуманный начальник, но он держался от нас в стороне, как держатся капитаны военных кораблей от кают-компании.
Бардашов служил переводчиком при приставе Большой орды; он был родом из сибирских казаков. В Омске была школа для подготовки толмачей; в нее набирали мальчиков из казачьих детей и преподавали им татарский, персидский, арабский и монгольский языки, а по окончании курса определяли на службу при полицейских управлениях в киргизской степи. Я ближе, чем с кем-либо другим из исыкского общества, сошелся с Бардашовым, может быть, потому, что через него я доставал книжки «Современника». У обоих нас уже замечался маленький литературный зуд. Мы поделились своими первыми литературными опытами, и вскоре нам пришла фантазия издавать рукописный журнал. Кроме нас двоих, нашелся еще третий литератор, пехотный офицер Серковский. За исыкскую жизнь мы успели составить только один номер. В нем были отделы: изящная словесность, наука и смесь. В изящной словесности было помещено начало романа Серковского и две главы моего небольшого рассказа. В отделе «Наука» моя статья «Бегство калмыков с Волги в Монголию в 1770 году» и статья Бардашова «Военное оружие у киргиз». В «Смеси» - мой юмористический рассказ, название которого я забыл; в нем я описал одного денщика, служившего у пехотного офицера. Припоминаю, что я тут особенно подробно описывал содержание его сундука с крышкой, которая изнутри вся была оклеена картинками: кажется, в обоих своих рассказах я старался подражать Диккенсу. В ту же «Смесь» Бардашов дал описание охоты киргиз на тигра.
Кроме того, Бардашов, увлекшись желанием ослабить сухой тон журнала и позабавить читателя, изобразил в комическом виде мои хождения по горам за растениями. К этой статейке была присоединена карикатура: он представил меня с корнекопкой в руке и почему-то с чернильницей и воткнутым в нее пером за плечами. Кто-то из наших исыкских товарищей вывез эту тетрадку в Омск, там она попала в руки Ждан-Пушкина, и он отрывки нашей литературной мазни прочитал кадетам последнего выпуска. Впоследствии я больше с Бардашовым не встречался, но слышал, что он потом служил в Ташкенте, и я наткнулся на книжку «Туркестанского сборника», в котором была напечатана его статья по этнографии киргиз (40).
Выбор местности под зимовку оказался неудачным. Мы зимовали у самой подошвы Тянь-Шаня, где Исык вырывается на Илийскую равнину из горного ущелья. Тут зимой земля покрывается глубоким снегом в несколько сажен высоты, Наше начальство не предвидело этого и не распорядилось отогнать казачий табун к берегам Или, где снега выпадают мелкие - только по щетку лошади. Лошади были не в состоянии добывать траву из-под глубокого снега, и половина табуна к весне вымерла с голоду. Как только осенью выпали снега, сообщение отряда с Копалом прекратилось. Мы не могли получать не только продовольствие, но даже и легкой почты. После продолжительного перерыва первая почта пришла только в конце зимы. Это значит - в январе, потому что с февраля здесь уже начинается весна и расцветают цветы; я хорошо помню, что первые цветы на Исыке появились 19 февраля. Это было какое-то небольшое стелющееся растение из семейства Funariaceae. Наша стоянка на Исыке значительно поднималась над уровнем прилегающей с севера степи; мы издалека заметили едущую почту. Более нетерпеливые поднялись на крыши землянок, но в течение нескольких часов приходилось только наблюдать на снежной равнине несколько неподвижных, черных точек, и только потом начали замечать, как эти черные точки ныряют в глубоком снегу. Стали наблюдать всадников в 10 часов утра, а доехали они до нас часа в 4 или 5 пополудни.
Пришлось и людям испытать лишения. У нас вышли вся мука и соль, осталась только ячменная крупа. Не было мяса. Пекли только ячменный хлеб без соли. Каким образом превращали ячменную крупу в муку - не помню. Варили только ячменную кашу без соли. Чаю оставалось немного. Большинство солдат и казаков вместо чая варили корни шиповника, которые рыли на соседних горах. Кажется, и я сидел без чая, потому что помню хорошо вкус навара этого суррогата и его розовый цвет. У курильщиков вышел табак. Солдаты и казаки крошили намелко свои чубуки, разбавляя этот материал какой-то травой, напоминавшей табак, и курили эту смесь. Сам полковник Перемышльский остался без табаку. Выкурив последний картуз, он у какого-то солдата за дорогую цену купил папушу махорки.
Примечания к ч. 3. гл.2
30. Перемышльский М. Д. - полковник, с 1854 по 1860 г. пристав Заилийского края в Большой орде.
31. Врангель Александр Егорович (1833-после 1912) - барон, в 1854-1856 гг. - прокурор Семипалатинской обл. Потанин ошибся: первым приставом Большой орды был полковник М. М. Хоментовский, а не Врангель.
32. Гудковский Карл Казимирович (1801-1867) - поляк, полковник, начальник обл. управления сибирских киргизов, преподавал в кадетском корпусе физику, артиллерию, тактику.
33. Тоучубек - (Тойшабек) - казахский родоправитель Старшего Жуза. Находился под протекторатом Коканского ханства, его крепость была первой на пути царских войск и хан выступил против продвижения царизма.
34. Город Копал был основан в 1845 г. и стал опорным пунктом русских войск в Южном Казахстане.
35. Захаров Иван Ильич (1814-1885) - ученый, 12 лет служил в русском консульстве в Пекине, с 1868 г - профессор Петербургского университета, автор «Полного маньчжурско-русского словаря» (СПб., 1875).
36. Бии Диканбай и Субатай (Сыпатай) из рода дулат первыми приняли русское подданство, а потом и Тоучубеку вскоре пришлось покориться.
37. Лесневский Иван Осипович (1836 - ок. 1890) - военный врач.
38. Каченовский Михаил Трофимович (1775-1842) - историк, профессор Московского университета, с 1837 г. - ректор.
39. «Современник» - литературно-художественный журнал, основанный в 1836 г. А. С. Пушкиным, был закрыт в 1866 г.
40. Рукописный журнал, видимо, не сохранился. О Серковском сведений нет. Бардашов и Потанин печатались в «Туркестанском сборнике», Бардашов опубликовал в 1874 г. статью «Заметки о дикокаменных киргизах».

Все воспоминания опубликованы в кн.: Потанин Г. Н. Избранные сочинения в трех томах. – т. 1. Путешествия, воспоминания, письма. – Павлодар: ТОО НПФ «ЭКО», 2005. – С. 355-385, 522-525.

Страница из журнала "Нива" 1915 года. Две статьи на одной странице:

1-я посвящена Г.Н.Потанину и его 80 летниему юбилею.

2-я посвящена войне под названием: " Против закона Божьяго и человеческаго"

Следственные материалы по делу Потанина Г. Н.

[/b]

Статья о Николае Потанине, отце Григория

pkzsk.info/potaniny-iz-proshlogo-ostrovki/